История России с древнейших времен. Том 12. Окончание царствования Алексея Михайловича. 1645–1676 гг.

Действительно, молва о смене Многогрешного (Солониною неведомо откуда шла по Украйне; но мы знаем, с какою легкостию верили в Украйне всякой молве; приверженцы Демьяна встревожились не меньше его самого. К нежинскому воеводе Ржевскому пришел того же города козацкий полковник Гвинтовка и начал говорить, что царь велел переменить гетмана и всю старшину. Ржевский позвал его к себе обедать; тот не пошел и сказал: «Как к вам идти? Какие вы добрые люди, что так делаете непостоянно?» Старая сказка об уступке Киева и всей Малороссии королю польскому опять пошла в ход. Многогрешный говорил Неелову: «Государь с королем помирился, город Киев и нас всех уступил полякам; но если так сделано, то мы все, покиня жен своих и детей у царского величества, пойдем головами своими против поляков борониться; Киева, Печерского монастыря и малороссийских городов в королевскую сторону не отдадим, у короля в подданстве никогда не будем; дал мне знать об этом Дорошенко, а Дорошенку сказывал польский посол». Когда пронесся слух о смене Демьяна Солониною, то гетман пил непомерно и сердит был многое время, с Нееловым не говорил ничего и к себе не призывал, пьяный изрубил саблею переяславского полковника Дмитрашку Райчу, так что тот слег от ран. В другой раз, напившись, бил по щекам и пинками и хотел рубить саблею судью Ивана Домонтова, насилу Неелов отнял у него саблю, за что Демьян бранил его москалем. «Но когда гетман не пьет, – говорил Неелов Танееву, – то у него все рассмотрительно; теперь вся старшина боится его взгляда и говорить ни о каких делах не смеют, потому что гетман стал к ним непомерно жесток. Судьи очень тужат; говорили мне, что гетман теперь стал очень сердит на них, всех старшин: только кто молвит слово – он и за саблю, спуску никому нет, стародубского полковника Петра Рословченка он переменил, велел быть полковником брату своему родному, Савве Шумейку; Рословченко сидит в Батурине за караулом, за что сидит – никто не ведает и бить челом никто за него не смеет. Старшины – обозный Петр Забела, и судьи, и Дмитрашка Райча в. государю служат верно и обо всяких новостях мне дают знать, только боятся со мною видеться днем, потому что беспрестанно гетман велит челядникам своим за ними смотреть, чтобы они с московскими людьми не сходились, с новостями приходят они ко мне по ночам; я привел их к присяге: целовали образ Спасов, что быть им неотступно под государевою рукою. Однажды говорил со мною гетман: как бы царское величество изволил той стороны Днепра гетмана Петра Дорошенка принять под свою высокую руку, то он бы, Дорошенко, был на той стороне Днепра гетманом, а я на этой стороне; Дорошенко бы ту сторону от неприятельских людей оберегал, а эта сторона была бы в мире и тишине, на сю сторону Дорошенко неприятелей не пускал бы». Неелов объяснил и причину такой внезапной перемены в отношениях Многогрешного к Дорошенку: гетман, говорил он, ссылается тайно и беспрестанно с Дорошенком, на банкетах пьет здоровье Дорошенка и меня пить заставляет. Был гетман на банкете у полковника Дмитрашки Райчи и говорил всей старшине: «Видите вы, какая ко мне великого государя неизреченная милость: прислан ко мне полковник Григорий Неелов с полком, и у него стрельцов в полку с 1000 человек». Старшина говорила: «Если бы не царская милость и не раденье батьки нашего и добродея, неотступного просителя государской милости ко всей Украйне Артемона Сергеевича Матвеева, если бы хотя мало присылка Танеева запоздала, то быть бы в Украйне большим бедам, должно быть, ангел благовестил великому государю, что на эти лихие часы, в таких наших смутных бедах прислал своего посла, его приездом все у нас пошло хорошо по-прежнему, и многие души освободились от невинного турбования». Неелов говорил Танееву: «Если гетман станет пить по-прежнему, то я боюсь беды; ключи городские у меня; кто откуда ни приедет, гетман приказал мне, расспрося, посылать к себе».