В то же время Матвеев получил грамоту из Запорожья от кошевого Лукьяна Андреева: «Благодетелю нашему многомилостивому об отчине нашей, Малороссии, и об нас, Войске Запорожском, многочестному ходателю и всяких щедрот давцу нижайшее наше поклонение посылаем и смиренно молим: умилосердись, яко отец над чады, чтоб милостивым твоим ходатайством калмыки, и чайки (лодки), и хлебные запасы присланы были к нам, и полевой наш вождь добрый и правитель, бусурманам страшный воин, Иван Серко, к нам был отпущен для того, что у нас второго такого полевого воина и бусурманам гонителя нет; бусурманы, слыша, что в Войске Запорожском Ивана Серко, страшного Крыму промышленника и счастливого победителя, который их всегда поражал и побивал и христиан из неволи свобождал, нет, радуются и над нами промышляют». Царь отвечал, что все просьбы их будут исполнены и полевой воин Серко к ним будет отпущен. Действительно, в марте 1673 года Серко привезен был в Москву и представлен государю: сперва сам царь, потом патриарх и весь синклит, особенно князь Юрий Алексеевич Долгорукий и Артамон Сергеевич Матвеев, накрепко увещевали его быть верным престолу царского величества, патриарх грозил клятвою и вечною погибелью, если помыслит что худое. «Отпускаю тебя, – сказал царь, – по заступлению верного нашего подданного гетмана Ивана Самойловича, потому что царское слово непременно, писал я и королю польскому, и к запорожцам, что отпущу, и отпускаю».
Мы видели, что шел вопрос о приезде гетмана в Москву, и Самойлович уже давал знать, что это трудно сделать при настоящих обстоятельствах. Придумано было средство: и оставить гетмана в Малороссии, и дать залог верности его царю. Еще в конце 1672 г. Симеон Адамович писал к Матвееву: «Бог да видит убогую службу и радение мое к царскому пресветлому величеству; многие гетманы, архиереи и полковники, много поглотав государской казны, поизменяли и кровопролитие чинили; а я, убогий червь, а не человек, как начал, так и работаю богу и великому государю. Нынешний гетман Иван Самойлович совершенно на мой совет положился; уже я его к тому привел, если страна наша освободится от неприятельского нашествия, то по первому пути хочет детей своих к великому государю посылать со мною». В марте 1673 года протопоп приехал в Москву и с ним два сына гетманских, Семен и Григорий, с
19 марта гетманских посланцев позвали смотреть, как повезут пушки строем из Никольских ворот под дворцовые переходы в Спасские ворота. Кроме малороссиян были тут разных земель торговые немцы, и греки, и персияне; в их толпу пробрались тайком подьячие Посольского приказа и подслушивали, что говорят иноземцы. Протопоп Семен с черкасами говорил: «Должно быть, идет сам государь в поход на турского султана»; дивились, что пушки везены зело урядством и строем премудрым; хвалили, что лошади впряжены были парами и устроены воински, пушки велики и к войне зело удобны. Когда шел между пушками двор окольничего князя Ивана Петровича Борятинского, то протопоп, сжав плеча, сказал: «Ей, поистине над сим намерением и над людьми происходит божие милосердие; конечно, чаю, что дела их воинские во всяком добре совершатся, потому что, по многим моим приметам, люди смело и радостно выступают и благополучия себе ожидают; это с божией воли!» Гетманские сыновья расспрашивали протопопа обо всем, считали, много ль пушек, которая больше, и все хвалили. Греки говорили: когда турки брали Кандию, а теперь Каменец, то у них было пушек много, только невелики, такие или немного побольше бывали при султане по две или по три, но сделаны грубо и не так к войне удобны. Немцы также хвалили и говорили, что прежде таких строев на Москве не бывало и потому надобно ждать победы царя над турком; бог не оставит царя, потому что он начинает войну для защиты христианской веры. Персияне и армяне говорили, что у шаха таких пушек нет и турки их не стерпят.