История России в рассказах для детей (том 1)

Так провел Петр несколько месяцев в Голландии. Объездив все главные города ее, осмотрев в них все любопытное, он отправился в январе 1698 года в страну, еще более примечательную своим просвещением, – в Англию. Здесь тот же образ жизни, то же удивление народа царем отдаленной России, которую образованные европейцы привыкли считать страной полудикой. В Англии это удивление было еще заметнее: англичане, начиная с короля их Вильгельма III до последнего работника в адмиралтействе, помогавшего плотнику Петру носить бревна и строгать корабельные доски, – все наперебой показывали знаменитому гостю не только свое уважение, но и глубокое благоговение. Король, дружески посещавший царя, старался угадывать малейшие желания его; купцы, художники, офицеры английского флота хотели быть чем-нибудь ему полезными, и многие из них охотно следовали примеру голландцев и соглашались поступить на службу к тому, кого считали непостижимым гением своего века.

Петр, со своей стороны, точно так же восхищался англичанами и всем, что видел в Англии. Как часто, проводя целые дни в лондонском адмиралтействе он говаривал новым друзьям своим – адмиралам Кармартену и Митчелю: «Без Англии я был бы плохой мастер!» А когда эти адмиралы вздумали однажды показать морские маневры, то Петр был так восхищен совершенством английского флота, что от души вскричал: «Если бы я не был царем в России, то желал бы быть адмиралом в Англии!»

Возвращаясь в апреле в Голландию, царь был в большой опасности: сильная буря задержала его в море на четверо суток. С ужасом глядя на высокие волны, бросавшие во все стороны царскую яхту, спутники Петра уже приходили в отчаяние, но герой, не боявшийся никаких опасностей, сохранил присутствие духа и в этом случае и, ободряя испуганных улыбкой, шутливо говорил им: «Чего вы боитесь? Слыханное ли это дело, чтобы царь русский утонул в немецком море?»

Из Голландии Петр намерен был ехать в Италию через Вену. В этом городе ему надобно было переговорить с императором Леопольдом о турках, с которыми русские все еще вели удачную войну, между тем как австрийцы желали мира. Леопольд принял и угощал знаменитого путешественника с тем же радушием и уважением, какие ожидали его во всяком государстве. Между всеми праздниками, данными в честь его в Вене, особенно примечателен был маскарад 1 июля. Император, все семейство его и триста придворных особ представляли ремесленников и крестьян всех народов. Петр был в платье фрисландца, фрейлина Турн, занимавшая место его дамы, – фрисландки. Оба государя были очень веселы на этом простом и в то же время необыкновенном празднике. Император предложил гостю своему, все еще считавшемуся дворянином посольства, выпить за здоровье царя московского. «Выпьем, – сказал Леопольд, – мне известно, что вы знаете этого государя!» – «С лица и с изнанки!» – отвечал фрисландец.

Дружеское расположение Леопольда к Петру приметно было и во время переговоров их о делах турецких, и, соглашаясь на мир с султаном, он желал того же, что и Петр: чтобы все места, завоеванные русскими, остались во владении их.

Имея основательную надежду на этот мир и, стало быть, на совершенное спокойствие своих подданных, царь с большим удовольствием думал о своем скором путешествии в Италию, так давно прославленную историей, Италию, знаменитую воспоминаниями, очаровательную красотами природы. Уже все распоряжения к отъезду посольства были сделаны, как вдруг приехавший гонец от князя Ромодановского привозит известие о новом ужасном бунте стрельцов. Ромодановский, которого Петр, оставив в Москве на своем месте, называл князем-кесарем, вице-царем и даже царским величеством, писал донесение свое в таком расстроенном состоянии духа, что государь ясно видел опасность, угрожавшую столице его. Отложив путешествие в Италию, он поспешил возвратиться в отечество.

Причины этого нового и последнего бунта стрельцов были все те же, что и прежде: досада их на новый порядок, заводимый в войске, на предпочтение, какое Петр явно отдавал перед ними полкам, образованным по-европейски, и страх, что он, возвратясь из чужих краев, начнет еще более заботиться о преобразовании, которое они ненавидели. Эта ненависть происходила вот отчего: многие из них имели странную мысль, что просвещение вредит благочестию и что чем более люди занимаются учением, тем менее думают о Боге. Такая мысль, во всяком случае неосновательная, – может ли что-нибудь более наук и образования дать нам понятие о Боге и его чудесных творениях! – была совершенным несчастьем для народа, который имел столько набожности, как наши предки. Она заставляла некоторых суеверов не любить Петра, принуждавшего их к учению.