История России. Век XX

Впрочем, несмотря на вполне определенные сведения о «пропорциях» на высших этажах власти, утверждения о «еврейском засилье» в послереволюционной России и ранее, и ныне многие стремятся квалифицировать как «антисемитские» выдумки. В связи с этим целесообразно еще раз сослаться на суждения людей, которых никак нельзя заподозрить в «антисемитизме».

Знаменитейший в начале века адвокат и литератор Н. П. Карабчевский, который был настоящим кумиром российского еврейства (он, в частности, блистательно вел защиту в ходе известного «дела Бейлиса»), в 1921 году издал в Берлине свои мемуары «Что глаза мои видели», где определил тогдашнее положение в России как «еврейскую революцию»[348].

Чрезвычайно характерны послереволюционные дневники не ушедшего в эмиграцию В. Г. Короленко, – писателя, который даже в большей степени, чем Карабчевский, был до 1917 года объектом еврейского поклонения. Тут особенно уместно непосредственно сопоставить дореволюционную и позднейшую «позиции» прославленного писателя.

В свое время, услышав чью-то фразу: «Я человек русский и не могу выносить этой еврейской наглости», – Короленко категорически возразил: «…никакой «еврейской наглости» нет и не может быть, как нет и не может быть «еврейской эксплуатации», потому что невоспитанных, да и подлых, людей хватает в любом народе»[349].

Однако тот же Короленко записал 8 марта 1919 года в своем дневнике, как бы опровергая самого себя: «…среди большевиков – много евреев и евреек. И черта их – крайняя бестактность и самоуверенность, которая кидается в глаза и раздражает. Наглости много и у неевреев. Но она особенно кидается в глаза в этом национальном облике»[350]. Кто-нибудь, вполне возможно, придет к выводу, что в Короленко, так сказать, пробудился ранее дремавший в нем «антисемитизм», и он начал обличать специфически «еврейскую» наглость, то есть предъявлять обвинение евреям вообще, евреям как таковым. Но это вовсе не так. Владимир Галактионович заметил только, что в еврейском «облике» наглость «особенно кидается в глаза».

И утверждение это следует, очевидно, понять в том смысле, что наглость в русском «облике» привычна и потому не очень заметна, а та же наглость в «чужом», «ином» облике воспринимается гораздо острее.

В дневниковой записи Короленко действительно существенно другое: констатация очень внушительного участия евреев в большевистской власти, которая – о чем многократно говорил писатель – была гораздо более насильственной и жестокой, чем дореволюционная власть (постоянно и беспощадно осуждавшаяся ранее и самим Короленко, и многочисленными еврейскими авторами). Писателя, в частности, возмущали факты, свидетельствующие о заведомой «привилегированности» евреев при новой власти. Он описывает (25 мая 1919 года) сцену в «жилищном отделе» Совета: «…какой-то “товарищ” требует реквизировать комнату для одной коммунистки. Тут же хозяин квартиры и претендентка-коммунистка. Это старая еврейка совершенно ветхозаветного вида, даже в парике». И она «всем своим видом старается подтвердить свою принадлежность к партии… “Коммунистка” водворяется революционным путем в чужую квартиру и семью… Для русского теперь нет неприкосновенности своего очага… Притом… то и дело меняют квартиры. Загадят одну – берут другую» (с. 108).

Еще раз подчеркну, что перед нами свидетельства писателя, которого никому не удастся обвинить в пресловутом «антисемитизме». Дело идет о всецело объективной характеристике тогдашней ситуации. Вот Короленко заходит в помещение ЧК, чтобы попытаться помочь арестованным соотечественникам: «Это популярное теперь среди родственников арестованных имя: «товарищ Роза» – следователь. Это молодая девушка, еврейка… Недурна собой, только не совсем приятное выражение губ. На поясе у нее револьвер в кобуре{30}. Спускаясь по лестнице, встречаю целый хвост посетительниц. Они подымаются к «товарищу Розе» за пропусками на свидание. Среди них узнаю и крестьянок, идущих к мужьям-хлеборобам, и «дам». Товарищ Роза… на упрек Прасковьи Семеновны (сестра супруги Короленко. – В. К.), что она запугивает допрашиваемых расстрелом, отвечает в простоте сердечной: «А если они не признаются?..» (с. 108, 109).

Повторю еще раз: В. Г. Короленко ни в коей мере не был «антисемитом»; характерна его озабоченность следующим (запись 13 мая 1919 года): «Мелькание еврейских физиономий среди большевистских деятелей (особенно в чрезвычайке) разжигает традиционные и очень живучие юдофобские инстинкты» (с. 106). Поистине замечательно, что почти одновременно об этом же говорит и Троцкий на заседании Политбюро (18 апреля 1919 года): «…огромный процент работников прифронтовых ЧК… Составляют латыши и евреи… и среди красноармейцев (даже! – В. К.) ведется и находит некоторый отклик сильная шовинистическая агитация»[351].