В чем же здесь дело? Как это ни противоречит здравому смыслу, в глазах Разгона занимавший, по его же словам, «ничтожное место» в «иерархии» НКВД Корабельников неизмеримо «хуже» Паукера, Воловича, Бермана и, разумеется, Бокия, чьи распоряжения он, Корабельников, чисто технически исполнял.
Разгон признал во втором издании своей книги (ибо это уже стало общеизвестным), что (см. выше) Бокий «обмазан невинной кровью с головы до ног… и невозможно подсчитать количество невинных жертв на его совести». Однако Бокий и другие лица этого круга отнюдь не «ужасают» Разгона; он готов даже находить в них «обаяние». И это может иметь только одно объяснение: Бокий и ему подобные все-таки
Кстати сказать, Разгон упоминает, что он и в 1930-х годах не раз «приходил в Кремль к Свердловым», и впоследствии, в 1960-х годах, вполне «нормально» общался с этим жестоким следователем (ведь это не какой-нибудь Корабельников!): «Андрей Свердлов показал мне рукопись сделанной им литературной записи воспоминаний коменданта Кремля…» Что ж, люди одного «клана»… Другое дело – подписанное уже престарелым Разгоном гораздо позже, в 1993 году, обращенное к власти требование 43 авторов беспощадно расправиться с теми, кто выступали на стороне Верховного Совета: они не принадлежали к разгоновскому «клану»…
Но вернемся к «сюжету» с Корабельниковым. По-видимому, одна из причин (или даже главная причина) его появления в книге Разгона – попытка как бы «переложить» на него «вину» за 1937 год. Ведь в заключение своего рассказа о Корабельникове Разгон заявляет: «В моих глазах этот маленький и ничтожный человек… стоит неподалеку от главного его бога – от Сталина». А «обаятельный» Бокий, Паукер, Волович и т. п. – это, мол, скорее, «жертвы», зажатые, так сказать, между молотом и наковальней, между побуждающим их совершать насилие над «своими» всевластным генсеком и этим рядовым «энкавэдэшником», которому они (опять-таки «вынужденно»!) приказывают следить, производить обыски, арестовывать (хотя, как ясно из многих свидетельств, к «привилегированным» лицам посылали для ареста и обыска не каких-нибудь Корабельниковых; так, согласно мемуарам супруги Бухарина, в ее квартиру заявился сам «начальник следственного отдела НКВД», комиссар 3-го ранга – то есть генерал-лейтенант – Борис Берман, который в глазах Корабельникова был одним из «богов», а затем с ней общался – еще до ее «встречи» с Андреем Свердловым – старший майор ГБ – то есть генерал-майор – Коган.)
Что ж, может быть, Разгон с определенной точки зрения прав? Вот, мол, наверху вождь, диктатор, в конце концов, «царь», «самодержец» Сталин, внизу – «представители народа», рядовые корабельниковы, а посередине – разгоновский «клан», обреченный быть раздавленным сближающимися друг с другом «вождем» и «народом» (в восприятии Разгона «маленький и ничтожный человек» Корабельников оказывается в конце концов «неподалеку от Сталина»).
Здесь перед нами предстает очень существенная и очень непростая проблема, заслуживающая самого внимательного рассмотрения. Необходимо только, не торопясь, увидеть и понять многосторонний смысл совершавшегося и лишь после этого сделать определенные выводы.
Говоря с крайним негодованием о наметившемся к концу 1930-х годов своего рода «сближении» тех, кого он называет «маленькими и ничтожными людьми», с верховной властью (ранее их отделял особенный «слой»), Разгон, как уже сказано, в известной мере прав. Характерно, что видный деятель НКВД, генерал-лейтенант Павел Судоплатов{48}
, вспоминает, как он с некоторым даже удивлением воспринимал поведение нового главы (с ноября 1938 г.) своего наркомата:«Берия часто был весьма груб в обращении с высокопоставленными чиновниками, но с рядовыми сотрудниками, как правило, разговаривал вежливо. Позднее мне пришлось убедиться, что руководители того времени позволяли себе грубость лишь по отношению к руководящему составу, а с простыми людьми члены Политбюро вели себя подчеркнуто вежливо»[548]
.