История российского терроризма

Каким-то инстинктом я его словам тогда не поверила. Позднее убедилась, что инстинкт подсказал мне правду. Нежные отношения, в которых не обошлось без признаний в любви, были у него и в это время, и скоро после, за границей и в Москве. Невероятно, чтобы при этом огромном деле, которое он предпринял, полагаясь на одного себя, в его душе оставалось место для нескольких «любвей» или ловеласничанья. Вероятнее, что в некоторых случаях он признавался в любви, когда считал это нужным для дела. По заповеди «Катехизиса», революционер — человек обреченный: для него нет ни любви, ни дружбы, никаких радостей, кроме единой революционной страсти. Для революционера не должно быть никакой нравственности, кроме пользы дела... В том же документе «содействию женщин» придается огромное значение.

Меня он, вероятно, еще раньше задумал взять с собой за границу для помощи в различных делах. Ведь он случайно считал меня гораздо бойчее, развязнее, чем я была. Могла я ему пригодиться и знанием языков...

На другое утро, еще не совсем рассвело, когда, проснувшись, я увидела перед собой Нечаева со свертком в руке:

— Спрячьте это...

Ничего не объяснив и не прибавив, он тотчас ушел. Это в последний раз, что я его видела в полутьме зимнего утра. В небольшом свертке были какие-то бумаги, крепко увязанные. Томилова завернула в платок и уложила в мешок из шнурков — с таким в баню ходят. Она заметила, что, если бы он попался, это могло бы погубить несколько сот человек. Я взяла мешок с собой, ни на минуту не теряя из виду.

Вечером, отправляясь домой, я вдруг сообразила, что глупо было не сбегать отнести его днем. Особенное опасение внушали мне пустынные мостки через Неву, ведшие к домику Петра Великого, близ которого была наша квартира: пьяные преградят дорогу, не то еще что-нибудь случится. И действительно, еще издали меня испугал на половине мостков быстро шедший навстречу мужчина. Поравнявшись со мною, он схватил меня за отворот шубки и потащил за собой. В другое время я бы крикнула, и это тотчас же помогло бы, так как на конце мостков стоял городовой. Но нельзя же кричать с такой ношей. Я принялась молча колотить изо всей силы своего врага. Наполовину пустой мешок с твердым свертком действовал как кистень. Выругавшись, напавший меня выпустил, и я побежала дальше. Я была довольна. Дело в том, что меня легко испугать, а между тем я страстно желала быть храброй. До приезда в Петербург моя храбрость почти не подвергалась никаким испытаниям».

Нечаев, уехав за границу, слал письма своим единомышленникам на адрес Засулич. Как сильно замешанной в нечаевской истории, ей пришлось поплатиться. Ее сначала привлекли к дознанию как обвиняемую.

Почти два года она провела в Петропавловке. Но потом за недостаточностью улик выпустили и в административном порядке выслали в Новгородскую губернию. Здесь нельзя не сказать о гуманном направлении суда, благодаря этой гуманности она оправдана и за покушение на Трепова.

Чем зарабатывать на жизнь, не нашлось, и Засулич по ее просьбе дозволяют переехать в Тверь, где она поселилась у старшей сестры. В мае она получает разрешение перебраться в Харьков и поступить там на акушерские курсы. Их Засулич окончила в 1875 г. Тогда же она становится членом киевского кружка, куда входили Стефанович, Бохановский, Дейч и др. Они селились небольшими группками по деревням, ведя пропаганду среди крестьян. Сначала Вера Засулич жила в деревне с милым названием Цибулевка, Напарником у нее был М. Фроленко. Потом перебралась в городок Крылов, где находилась М. Коленкина; они очень сдружились.

Примерно в это время появился роман И. С. Тургенева «Новь» — по поводу «хождения в народ». В романе Тургенев «решил высказать точно, определенно и по возможности убедительно следующий свой взгляд: «Хождение в народ» есть ни больше ни меньше как трагикомический фарс; стремление к героической преобразовательной роли есть не что иное, как преступление перед духом и потребностями времени». Великий романист нарисовал революционеров самыми черными красками. Отзвук либеральной критики на роман Тургенев предвидел. «Нет никакого сомнения,— писал он Я. Полонскому,— что если за «Отцов и детей» меня били палками, за «Новь» будут лупить бревнами».

Суда над Засулич ожидали все газеты. В зале можно было увидеть многих журналистов, сочинителей. Достоевский, склонясь к соседу, сказал, что наказание этой девушке неуместно, излишне. Следовало бы выразить — иди, ты свободна, но не делай этого в другой раз... «Нет у нас, кажется, такой юридической формулы,— добавил писатель,— а чего доброго, ее теперь возведут в героини».

Будущий классик оказался прав.

Находился в зале и профессор Склифосовский, именем которого названа известная московская больница. Он был экспертом по ранению.