История русского романа. Том 1

Через все дискуссии дяди и племянника проходит и еще один мотив — характерная реплика Петра Адуева: «Право, лучше бы тебе остаться там» (42), или: «В сотый раз скажу: напрасно приезжал» (53). При иервых успехах Александра дядя перестает упрекать его за приезд в Петербург: «…не стану говорить тебе, зачем ты приезжал. Не прошло месяца, а уж со всех сторон так на тебя и льется» (63). Но вот Александр влюбился в Наденьку, забросил службу и литературные дела. И Петр Иваныч снова ставит перед Александром вопрос о целях его приезда из деревни: «Эх, Александр, принесла тебя сюда нелегкая! стоило за этим ездить! Ты бы мог всё это проделать там…» (136). И позднее снова: «…стоило приезжать! осрамил род Адуевых!» (266). В эпилоге романа у дяди на устах уже нет этого упрека; наоборот, у него появилась гордость за племянника: «Да, Адуевы делают свое дело! Ты весь в меня… Я сказал бы тебе: продолжай идти во всем по моим следам…» (313).

Столь же содержательна полемика дяди с племянником по вопросам языка и стиля. Старший Адуев считает, что у племянника «дикая речь», советует ему говорить попроще. Цитатность речей Александра уже установлена исследователями и комментаторами. Речь его пестрит реминисценциями и заимствованиями из стихотворений Пушкина или воспроизводит романтическую фразеологию 30–40–х годов: «разумно — деятельная толпа» (41); «разве дружба и любовь — эти священные и высокие чувства, упавшие как будто ненарочно с неба в земную грязь» (42); «вещественные знаки… невещественных отношений» (45); «святые волнени», «прозябать без вдохновенья» (47); «струны моего сердца» (53); «…вы без милосердия вонзаете свой анатомический нож в самые тайные изгибы моего сердца» (73).

Проповедь дяди Александр воспринимает как призыв к «деревянной жизни», к прозябанию «без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви» (47). [778]Потерпев поражение у Наденьки, Александр возненавидел людей: «…о люди, люди! жалкий род, достойный слез и смеха!» (131). [779]В итоговой исповеди перед отъездом в деревню герой снова пользуется цитатой: «Я изведал всю пустоту и всю ничтожность жизни — и глубоко презираю ее. Kтo жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей» [780](255).

У Петра Адуева совсем другая лексика, и Александр ее не терпит. Поучая племянника хитростям в любви, старший Адуев говорит:

«— Ты, как я вижу, ничего не смыслишь в сердечных тайнах, оттого твои любовные дела и повести так плохи.

«— Любовные дела! — сказал Александр, качая с презрением головой» (137).

Характерны высмеянные Петром Иванычем романтические стихи Александра, [781]а также его письмо к Поспелову, к которому Петр Адуев делает иронические комментарии и затем диктует племяннику другое письмо, срывающее романтические покровы с реальных чувств и отношений. Почти при каждой встрече Адуев — дядя высмеивает речь племянника, советует ему забыть «священные да небесные чувства» (42), отказаться от «старого языка»: «… в твоих пяти словах всё есть, чего в жизни не бывает или не должно быть. С каким восторгом твоя тетка бросилась бы тебе на шею! В самом деле, тут и истинные друзья, тогда как есть просто друзья, и чаша, тогда как пьют из бокалов или стаканов, и объятия при разлуке, когда нет разлуки. Ох, Александр!» (84).

Адуев — старший насмешливо повторяет на протяжении всего романа те «заветные» слова Александра, [782]в которых отразился он весь со своим сентиментально — восторженным характером и провинциальной патриархальностью. К их числу относится формула: «искренние, сердечные излияния» (206), которой молодой Адуев характеризовал сущность истинных человеческих отношений (см. 157–160, 220, 266). В эпилоге Петр Иваныч с усмешкой вспоминает эти когда-то любимые слова Александра («Бешеная ревность, порывы, небесное блаженство», «колоссальная страсть», «искренние излияния»; 310). Переродившийся племнник краснеет и за эти свои излюбленные формулы, и за выраженные в них чувства.

В том же плане характерна роль в художественной системе романа воспоминаний о «желтых цветах», «озере» и «тетке», старой деве Марии Горбатовой, которая в письме к старшему Адуеву живо вспоминает об их юной любви в деревне, о прогулках вдоль озера, во время которых он самоотверженно рвал для нее желтые цветы.

В ходе дальнейших событий Петр Адуев неоднократно со злой иронией, даже ожесточением вспоминает эти образы, убеждая Александра в необходимости освобождения от патриархальной косности, от идил- личности и пустой мечтательности. Защищая свою верность Софье, молодой Адуев, только что приехавший в Петербург, говорит:

«— Жизнь так хороша, так полна прелести, неги: она, как гладкое, прекрасное озеро…

«— На котором растут желтые цветы, что ли? — перебил дядя.

«— Как озеро, — продолжал Александр, — она полна чего-то таинственного, заманчивого, скрывающего в себе так много…

«— Тины, любезный» (52–53; ср. 136).