История русского романа. Том 1

В чем же источник слабости Штольца, героя, по замыслу художника, положительного? Ограниченность Штольца обнаружилась в силу той объективной художественной логики характера, которая неумолимо ведет романиста к правдивому обнаружению всего того, что составляет его сущность. Так и случилось с образом Андрея Штольца. Он аттестован писателем как прогрессивный буржуазный деятель большого масштаба. Правда, конкретно, художественно Штольц не показан в этой своей деятельности. Она осталась за рамками романа и не влияет на судьбы действующих лиц, на ход развития сюжета. Автор лишь информирует читателя о том, что делал, где бывал, чего уже достиг Штольц: он «служил, вышел в отставку…, занялся своими делами…, нажил дом и деньги» (167), он негоциант, участник «компании» (167), «выучил Европу, как свое имение…, видел Россию вдоль и поперек» (188), «ездит в свет» (167). Буржуазный социальный облик Штольца из этих сообщений автора совершенно ясен. Штольц отрицает обломовщину и приветствует «зарю нового счастья» (498), которая пугала Обломова. Андрей клянется осуществить вместе с сыном Обломова «наши юношеские мечты». «Прощай, старая Обломовка! — сказал он, оглянувшись в последний раз на окна маленького домика (где жил Обломов, — Н. П.). — Ты отжила свой век!» (498).

Изображение такого героя, положительная оценка его деятельности накануне 1861 года была большим, по — своему очень важным и смелым делом, свидетельствовавшим о чуткости Гончарова к потребностям жизни. Но вместе с тем нельзя было пройти и мимо ограниченности сферы положительной деятельности Штольца. Передовая, демократическая Россия 50–60–х годов не могла быть удовлетворена Штольцем, она восприняла его критически, отрицательно и сделал своим знаменем Ольгу Ильинскую. Добролюбов справедливо заметил, что «Штольц не дорос еще до идеала общественного русского деятеля». [810]И это следует из самого существа его буржуазной природы. «Не он тот человек, — говорит Добролюбов, — который сумеет, на языке, понятном для русской души, сказать нам это всемогущее слово: „вперед!“». [811]Андрей Штольц не только отказывается от битвы с «мятежными вопросами» бытия, он эгоистично замыкается в узкий круг личных, семейных интересов. У Штольца нет идеалов, мыслей о служении общественно — полезному делу. Обломову он говорит: «Ты заметь, что сама жизнь и труд есть цель жизни» (404). И он мечтает только об одном: «Ах, если б прожить лет двести, триста!.. сколько бы можно было переделать дела!» (403). Здесь вместо общественного деятеля перед читателем возникает образ сухого и черствого буржуазного дельца.

Узость кругозора Штольца, его полная индифферентность к общественно — полезному делу, отсутствие у него передового идеала жизни не позволили ему понять причины тоски и сомнений Ольги, оказаться ее руководителем на общественном поприще. Настоящий ответ на вопросы Ольги мог быть найден только на почве общественно — полезного служения.

Подобные искания уже были известны русской литературе до Гончарова (роман Герцена «Кто виноват?») и будут особенно характерны для русской революционно — демократической романистики 60–х годов (роман Чернышевского «Что делать?»).

Конечно, неудовлетворенность Ольги имеет характер психологический, моральный, а не сознательно — общественный. Она инстинктивно ощущает неполноту своего счастья со Штольцем, но ее сомнения не завершились делом. В этом отношении она еще далека от Елены Стаховой, героини тургеневского романа «Накануне». И всё же Ольга уже «готова на эту борьбу, тоскует по ней и постоянно страшится, чтоб ее тихое- счастье с Штольцем не превратилось во что-то, подходящее к обломовской апатии. Ясно, что она не хочет склонять голову и смиренно переживать трудные минуты, в надежде, что потом опять улыбнется жизнь. Она бросила Обломова, когда перестала в него верить; она оставит и Штольца, ежели перестанет верить в него. А это случится, ежели вопросы и сомнения не перестанут мучить ее, а он будет продолжать ей советы — принять их, как новую стихию жизни, и склонить голову. Обломовщина хорошо ей знакома, она сумеет различить ее во всех видах, под всеми масками, и всегда найдет в себе столько сил, чтобы произнести над нею суд беспощадный». [812]