История русского романа. Том 2

Уловки писателя, который перенес в прошлое описанные в романе события, не смогли обмануть советника по делам печати, который с полным основанием увидел в «Откровенных» хорошо знакомые ему картины российской действительности. «Хотя автор постоянно повторяет, — отмечалось в отзыве на роман, — что все им рассказываемое в его повести происходило давно, в отдаленные времена, но по некоторым лицам, которые тут фигурируют, ясно, что все это, напротив, — относится ко временам ближайшим, если отчасти и не к нашему». [571]

Направленность творчества Станюковича, названная цензором «тенденцией предосудительного характера», послужила причиной конфиденциального запрещения «в публичных библиотеках и общественных читальнях отпечатанного ныне „Собрания сочинений К. М. Станюковича. Изд. Карцева, Москва, 1897 года“». [572]Этот запрет был позже распространен и на тома, вышедшие в 1898 году. [573]

Социальная заостренность романов Станюковича усиливалась наличием во многих из них образов, противостоящих миру «сытых и довольных». В некоторых из романов выведены революционеры: образ Мирзоева в романе «Два брата», созданный под несомненным влиянием «Что делать?»; образ Василия Вязникова в том же романе, в котором народовольцы признавали правдивое, хотя и схематическое изображение типа пропагандиста — революционера 70–х годов; [574]образы Черемисова и его друзей в романе «Без исхода» и некоторые другие. Однако, в отличие от ряда произведений демократической литературы 70–80–х годов, образы «народных заступников» не являются центральными в творчестве Станюковича и, за некоторыми исключениями, не вырастают в образы активных революционных борцов. Наделенные горячим авторским сочувствием, они обычно предстают жертвами существующего строя, неудачниками в жизни и лишь напоминают читателю о существовании иного, идеального нравственного и духовного мира.

В этой связи интересен роман «Омут», где в лице Павла Ивановича Бежецкого намечены черты «одного из тех могикан — идеалистов шестидесятых годов, которые, дожив до седых волос, сохранили свои верования и надежды и, несмотря на житейские невзгоды, не оплевали то, чему раньше поклонялись, не отдались общему течению» (V, 158). В этом же произведении упоминаются «неисправимый фанатик» Никодимов, который «с надеждой на род человеческий» умер в ссылке (V, 43), и безымянная сельская акушерка, «что весной арестовали» (V, 150). Аналогичные образы встречаются и в других романах Станюковича.

Много внимания писатель уделял проблеме преемственности освободительной борьбы и решал ее весьма своеобразно. Говоря о деятелях освободительного движения 60–х годов, Станюкович в ряде случаев отмечал не только их враждебность буржуазно — помещичьему миру, но и отсут ствие у них необходимого контакта с революционной молодежью после дующих лет. Объяснение этому обстоятельству следует искать в объективных условиях развития революционно — освободительного движения в России 70–х годов, которые были хорошо знакомы романисту. Он сам был участником освободительного движения эпохи, хорошо знал состав его деятелей, со многими из них, начиная с героев «Народной воли», находился в дружеских связях. Писатель, в частности, не мог не видеть отхода от активной деятельности таких видных в прошлом представителей освободительного движения, как Елисеев, Плещеев и др. С другой стороны, в сознании романиста были свежи воспоминания о расправе с Чернышевским, Михайловым, Обручевым и другими жертвами правительственной реакции.

Несомненно и то, что методы борьбы, получившие развитие в 70–е годы, не всегда одобрялись деятелями 60–х годов, которые, даже благословляя молодежь на подвиг самоотверженного служения народу, не были уверены в успехе движения. Умудренные опытом прошлой борьбы, они опасались за судьбы передовой молодежи, подхватившей знамя своих отцов и понесших его по неведомым путям.

Все сказанное и объясняет характеристику одного из персонажей «Омута» — Бежецкого: последний, несмотря на свою приверженность прежним «верованиям и стремлениям», был в числе тех «могикан — идеалистов шестидесятых годов», которые «тянули лямку из-за куска хлеба, угрюмые, обойденные жизнью, роковым образом очутившиеся между двух стульев — чужие своим сверстникам и слишком усталые и бессильные, чтобы пристать к следующему поколению» (V, 158).

Положительные персонажи в романах писателя, как и у большинства его современников, очерчены, по сравнению с героями, принадлежащими к господствующим классам, менее полно, зачастую схематично. Причины этого раскрыл сам автор, отмечавший в одной из своих статей трудность создания положительного образа в условиях реакции.