Было поведено увольнять «в чистую» по выслуге 25 лет лишь тех солдат, что ни разу не были штрафованы за плохой фрунт, — штрафованные должны же были тянуть свою лямку бессрочно. Штрафовали за всякий пустяк, иногда за недостаточно развернутый носок. Мера эта повлекла за собой безысходное отчаяние и имела неслыханное в благочестивой русской армии последствие — появление самоубийств, неизвестных в суворовские и даже суровые петровские времена, но ставших в тяжелый 15-летний промежуток с 1816 по 1831 год обычным бытовым явлением. Огромные размеры приняло дезертирство, в офицерской же среде — массовый уход со службы. Солдаты дезертировали в Галицию, в Буковину, к староверам, в пустынную еще Новороссию, в Молдавию, к некрасовцам на Дунай, пробирались и дальше — к турецкому султану и в Персию. Шах персидский образовал из этих дезертиров гвардейский батальон. Император Николай Павлович даровал им амнистию — и батальон в полном составе вернулся в Россию; солдаты были частью уволены в отставку, частью дослужили срок в кавказских полках. По общему отзыву, они служили безупречно, чему способствовал, конечно, и дух Кавказской армии.
Презренный столь еще недавно фрак канцеляриста и помещичий халат вдруг обрели всю притягательную силу… Военно-учебные заведения стали производить ускоренные выпуски, но покрыть ими все усиливавшийся офицерский некомплект не удавалось. Тогда пришлось прибегнуть к крайним мерам — производству из выслужившихся унтер-офицеров (что понижало качество офицерского корпуса) и просто «прикреплению» офицеров к службе в тех полках, где наблюдалась наибольшая утечка, а именно в поселенных войсках.
«Армия не выиграла от того, что, потеряв офицеров, осталась с одними экзерцицмейстерами, — писал уже в 1816 году молодой начальник 26-й пехотной дивизии генерал Паскевич. — У нас экзерцицмейстерство принимает в свои руки бездарность, а так как она в большинстве, то из нее станут выходить сильные в государстве, и после того никакая война не в состоянии придать ума в обучении войск… Что сказать нам, генералам дивизии, когда фельдмаршал свою высокую фигуру нагибает до земли, чтобы равнять носки гренадера? И какую потом глупость нельзя ожидать от армейского майора?»
«В год времени войну забыли, как будто ее никогда и не было, и военные качества заменились экзерцицмейстерской ловкостью». Эта меткая фраза дает исчерпывающую характеристику нашей военной системы до Севастополя. Фельдмаршал, о котором идет речь, — Барклай де Толли. Победителю Парижа пришлось к концу дней своих «равнять носки». К сожалению, сделавшийся в скором времени всесильным фельдмаршалом князь Варшавский уже не замечал тех язв, что так бросались в глаза «генералу дивизии» Паскевичу.
Это столь сокрушавшее Паскевича «забвение войны» и замена военных качеств плац-парадными особенно ярко сказались в уставах.
Пехотный устав 1816 года весь занят «танцмейстерской наукой» и ружейными приемами. Об атаке в нем не говорится ни слова!
Кавалерийский устав 1818 года отводит атаке одну главу — самую короткую. Основные положения этого устава совершенно неожиданны: «Считать невозможной атаку на пехотную колонну» и «Не делать атаки на пехоту, готовую встретить конницу». После Кацбаха и Фер-Шампенуаза, да еще при тогдашнем кремневом ружье, эти положения — выводы пессимистов окопного сидения мировой войны сто лет спустя — кажутся дикими и доказывают, насколько опыт только что минувшей, беспримерной в истории, войны находился в пренебрежении у петербургских экзерцицмейстеров. При производстве атаки (если уж ее никак нельзя избежать) главное — «соблюдать строгое равнение», что все время подчеркивается уставом. «Горячих лошадей — сдерживать», то есть равняться не по передним, а по отстающим! Самую атаку вести рысью, переходя в карьер «не дальше чем за 80 шагов» (не за 100, а именно за 80). Велики должны были быть традиции первой в мире кавалерии, велик и бессмертен должен был быть ее дух, если она, несмотря на этот самоучитель робости, покрыла вновь себя славой под Шумлой и Сливной, при Кулевче и Грохове, под Германштадтом и Мюленбахом!
Артиллерийские уставы тоже сильно засорены показной мишурой — кадрильными «па» номеров, отсчитываньем тактов, картинными взмахами и балансированьем банником…