История русской балерины

Чтобы избежать очередных придирок, мы с мамой, когда меня ввели в «Раймонду», попросили потихонечку у мастеров Большого театра костюм Нины Ананиашвили из «Раймонды», чтобы сшить точно такой. Это была пачка бирюзового цвета, отделанная камушками. Моя портниха сделала все один в один. Единственная разница заключалась в том, что костюму Ананиашвили было лет десять, и ткань выцвела. А у меня он был новый.

Эту невыгодную для Нины Ананиашвили ситуацию «подправил» директор труппы, залив всю мою пачку автомобильным спреем. Мне пришлось надеть испорченную пачку на генеральную репетицию. Лондонские журналисты с удивлением писали о «странном» цвете костюма Волочковой.

Всю следующую ночь моя мама пыталась с помощью ацетона хотя бы частично привести в порядок бирюзовую пачку. Нам было очень горько, и мы обе плакали.

Выбора не было, и я вышла на сцену в залитой краской пачке…

Спектакль прошел блестяще. После него меня окружили зрители и представители прессы. Случайно я подслушала разговор двух балетных критиков. Один говорит:

– Замечательный спектакль, но почему у солистки такой серый костюм?!

А другой отвечает:

– Видимо, новаторский подход. Мне тоже этот режиссерский ход не показался удачным, но сама Волочкова – вне конкуренции. Идеальная Раймонда!

И точно в подтверждение неоспоримого закона моей жизни – чем труднее, тем успешнее – после спектакля была замечательная пресса. Надо сказать, что накануне этот спектакль с большим успехом станцевала Нина Ананиашвили. Но, тем не менее, разбирая оба выступления (Нины и мое) и восхищаясь выступлением Ананиашвили, критики отдали предпочтение моей Раймонде. В газете «The Independent» было написано: «…Ее танец – пение через пространство. Она танцует всем своим телом, будучи сверхъестественно чуткой к стилю и оттенкам Петипа и Глазунова, она стремится к законченности каждого соло. Она воздушно-грациозна в своем танце пиццикато, музыка ее танца – как отшлифованный драгоценный камень» (Надин Мейзнер, 23 июня 1999 года).

Прочитав этот отзыв, моя мама страшно испугалась, и, как оказалось, не зря. Как я уже говорила, успех – это то, что не прощают коллеги по театру. На следующий день, когда мы с мамой оказались у «доски объявлений», где обычно вывешивали всю газетную критику, мы обнаружили рядом мужа Нины Гедевановны – Гию. Он стоял в кругу артистов и кричал, что «гнать надо эту выскочку Волочкову из Большого театра». Это было настолько дико, что я совершенно растерялась и в панике убежала прочь от злополучного места. Мне казалось, если Гия сейчас заметит нас и посмотрит мне в глаза, я умру от стыда за него. Что бы он почувствовал? Не знаю. Может, смутился бы… Хотя, вспоминая теперь ту ситуацию, нет, думаю, не смутился бы, наоборот, сделал вид, что так и надо.

Так началось «выдавливание» меня из Большого. Вскоре убрали из театра и самого Владимира Васильева. Его увольнение было обставлено особенно подло и низко.

В этом, кстати, состоит огромное отличие Москвы от Петербурга, Большого от Мариинского театра. В моем родном и любимом городе могли судачить за глаза или же в глаза ругать и критиковать, но всегда в безупречно вежливой манере. В Москве же я была потрясена той ошеломляющей простотой, с которой люди могли подойти за кулисы, встать рядом и громко вещать разнообразные гадости, причем делая вид, что тебя рядом вовсе и нет. Я очень долго вышибала из себя наивность вопросов, возникающих у меня в таких ситуациях.

Разве так сложно поставить себя на место другого человека, того, о ком собираешься сказать что-то неприятное или по отношению к которому совершить дурной поступок? Я ведь в большинстве случаев стараюсь останавливать себя, даже если испытываю очень сильное негативное чувство. И поверьте, святой себя не считаю. Просто если есть возможность быть лучше себя, почему ее не использовать? И почему обязательно надо искать виноватых вокруг? В таких случаях я смотрю в зеркало и другим советую иногда поглядывать на свое отражение.

К счастью, теперь я уже знаю ответ на вопрос: «Почему Волочкову надо непременно откуда-то гнать?» Потому что ей больше всех надо. Да, признаю, мне надо больше всех. Работы больше всех, спектаклей больше всех, концертов больше всех. Больше всех и лучше всех! Я так устроена. Я рыдала, когда прочла строки из дневника Мариса Лиепы: «Бесперспективность – это, наверное, самое страшное в жизни… Для чего ждать, жить, быть? Вот и убиваю себя, чтобы все во мне омертвело… Самое страшное в этом – не умереть, а понятие „не жить“. Не жить – это страшно… О, сколько времени я уже так живу в Большом театре…»

Когда не крайний, не самый, не лучший – это и есть для меня «не жить».

Не танцевать – не жить.

Мое неожиданное чудесное возвращение в театр по требованию Юрия Григоровича состоялось уже в отсутствие Владимира Васильева.

Ранее я рассказывала о создании Григоровичем новой редакции «Лебединого озера», где мне была доверена роль Одетты-Одиллии. В этот же период (второе пришествие Григоровича в Большой театр) мне посчастливилось станцевать еще одну его премьеру – «Раймонду».