История русской философии т.1 ч.I-II

10. Духовная эволюция Розанова была очень сложна. Начав со своеобразного рационализма (с отзвуками трансцендентализма), легшего в основание его первого философского труда „О понимании“, Розанов довольно скоро стал отходить от него, хотя отдельные следы былого рационализма оставались у него до конца дней. Но с самого начала (то есть уже в книге „О понимании“) Розанов проявил себя как религиозный мыслитель. Таким он оставался и всю жизнь, и вся его духовная эволюция совершалась, так сказать, внутри его религиозного сознания. В первой фазе Розанов всецело принадлежал Православию, — в свете его оценивал темы культуры вообще, в частности проблему Запада. Наиболее ярким памятником этого периода является книга его, посвященная „Легенде о Великом Инквизиторе“, а также его статьи в сборниках: „В мире неясного и нерешенного“, „Религия и культура“ и т. д. Однако, уже и в это время у Розанова попадаются мысли, говорящие о сомнениях, которые вспыхивают в его душе. С одной стороны, Розанов резко противоставляет христианский Запад Востоку: западное христианство ему представляется „далеким от мира“, „антимиром“.[1208] В Православии „все светлее и радостнее“, — поэтому дух Церкви „на Западе еще библейский, на Востоке — уже евангельский“.[1209] В свете Православия христианство представляется Розанову, как „полная веселость, удивительная легкость духа — никакого уныния, ничего тяжелого“,[1210] — и несколько дальше тут же он пишет: „нельзя достаточно настаивать на том, что христианство есть радость — и только радость и всегда радость“. Но в эти же годы он пишет замечательную статью „Номинализм в христианстве“, где он остро говорит о всем христианстве, что оно „превратилось в доктрину“, — что „номинализм“, риторика — не случайное явление в христианстве, что „это именно и есть христианство, как оно выразилось в истории“.[1211] Тут же читаем: „христианство прямо еще не начато, его нет вовсе, и мы поклоняемся ему, как. легенде“.[1212] „Вся мука, вся задача на земле религии — стать реальной, осуществиться“, — читаем здесь,[1213] — и в этих словах, в этой защите христианского реализма заключается как раз движущая сила в диалектике религиозных исканий Розанова. Мы уже всецело на пороге второго периода в его творчестве, — Розанов уже объят сомнениями относительно „исторического“ христианства, которое он противоставляет подлинному и истинному христианству. Правда, тут еще есть отзвуки былого противоставления Запада Востоку, — вот что, например, читаем почти рядом с приведенной защитой христианского реализма: „глубин христианства никто „еще не постиг, — и это задача, даже не брезжившаяся Западу, может быть, есть оригинальная задача русского гения“. Так или иначе, Розанов начинает скептически относиться к „историческому“ христианству, — и вот какие новые богословские идеи приходят ему в голову. „Религии Голгофы“ он впервые здесь противоставляет „религию Вифлеема“,[1214] которая заключает в себе „христианство же, но выраженное столь жизненно-сладостно, что около Голгофы, аскетической его фазы, оно представляется как бы новой религией“.[1215]

Здесь мы уже совсем вступаем во второй период в творчестве Розанова, в котором Голгофа противоставляется Вифлеему. Розанов становится критиком „исторического“ христианства во имя „Вифлеема“, и проблема семьи ставится в центре его богословских и философских размышлений. Он еще не отходит от Церкви, он вое еще „около церковных стен“ (как назвал он двухтомный сборник своих статей), но в „споре“ христианства и культуры у него постепенно христианство тускнеет, теряет „жизненно-сладостную“ силу и постепенно отходит в сторону, чтобы уступить место „религии Отца“, — „Ветхому Завету“. Любопытно отметить, что в первой статье 1-го тома книги 'Около церковных стен“ (статья носит характерное название „Религия, как свет и радость“) Розанов еще пишет: „тщательное рассмотрение убеждает, что среди всех философских и религиозных учений нет более светлого и жизнерадостного мировоззрения, чем христианское“.[1216] Но уже здесь идет речь о „великом недоразумении, которое в судьбах христианства образовалось около момента Голгофы“, — ибо „из подражания Христу и именно в моменте Голгофы образовалось неутомимое искание страданий“. Через это „весь акт искупления прошел мимо человека и рухнул в бездну, в пустоту, — никого и ничего не спасая“.[1217] В этих словах диалектически уже наличествует переход ко второму периоду, только объектом критики у Розанова является не само христианство, а его неверное понимание в Церкви. „Сущность Церкви и даже христианства определилась, — пишет он в другой статье,[1218] — как поклонение смерти“. „Ничто из бытия Христа, — читаем тут же, — не взято в такой великий и постоянный символ, как смерть. Уподобиться мощам, перестать вовсе жить, двигаться, дышать — есть общий и великий идеал Церкви“.