История русской культуры. XIX век

В следующей поэме «Братья-разбойники» конфликт главных героев с обществом уже носит социальную окраску. Исследователи характеризуют ее как «первый опыт разработки поэтом темы народного бунтарства, активного народного — крестьянского протеста против крепостничества». Художественной вершиной вольнолюбивой романтики Пушкина стали «Цыганы». Здесь поэт обращается к своеобразному быту кочевого племени и эту «первобытную среду» противопоставляет европейскому цивилизованному обществу, жизнь которого «однообразна», «как песнь рабов». В этом обществе «любви стыдятся, мысли гонят. Торгуют волею своей». В поэме этому обществу противопоставлены «дети природы» — цыгане, душевной чистотой, свободолюбием, добротой и смелостью которых любуется автор. Однако и в цыганском таборе бушуют «страсти роковые». Земфира, полюбив молодого цыгана, подобно своей матери, готова пожертвовать всем во имя своей страсти, ибо любовь ее неудержима, как стихия. Отец ее, старый мудрый цыган, сравнивает свободную любовь дочери с движением небесных светил:

Взгляни: под отдаленным сводом
Гуляет вольная луна;
На всю природу мимоходом
Ровно сиянье льет она.
Кто место в небе ей укажет,
Промолвя: там остановись,
Кто сердцу юной девы скажет:
Люби одно, не изменись?[158]

Земфира не признает бремени обязательств, накладываемых ушедшим чувством, она устремляется навстречу новому. Но, обманув Алеко, она и ее возлюбленный гибнут от его руки. Алеко — также типичный романтический герой. Рожденный в иной среде, в «неволе душных городов», он

жил, не признавая власти
Судьбы коварной и слепой —
Но Боже! Как играли страсти
его послушною душой!

Полюбив Земфиру и присоединившись к цыганскому табору, Алеко остался по-прежнему «злым и смелым», рабом своих эгоистических страстей. По словам старого цыгана, он «для себя лишь хочет воли». Эгоистические чувства толкают его на преступление. В поэме Алеко противопоставлен цыганам, истинным детям свободы с их высоконравственной моралью. Цыгане не мстят ему за убийство и только изгоняют его из своего табора. Так, осуждая своего героя и при этом идеализируя «первобытную среду», Пушкин подходит к пониманию свободы как общественного, высоконравственного блага. Такая трактовка была близка декабристским воззрениям. Не случайно поэтому, что поэма получила горячее одобрение Ал. Бестужева и Рылеева, напечатавших отрывок из нее в своем альманахе «Полярная звезда» за 1825 год.[159]

§ 7. ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ ВО ВТОРОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX ВЕКА

Время, последовавшее за восстанием декабристов, было одним из мрачных периодов в истории русской литературы XIX века. Следствие над декабристами показало, что лучшие писатели или участвовали в антиправительственных организациях, или были близки к ним. Просвещение и литература были официально признаны главными очагами революционной крамолы и потому стали первыми жертвами реакции, подверглись всевозможным ограничениям и запретам. Отношение царя к литературе достаточно четко определено дореволюционным исследователем М. Н. Лемке: «Николай I не признавал литературы как таковой, то есть свободной и независимой. Литература должна быть верной слугой его режима, постоянно точным барометром царской политики».[160]

Первым в ряду мероприятий, призванных реализовать эту программу, стало принятие в 1826 году нового цензурного устава, скоро получившего выразительное название «чугунного». Он состоял из 230 параграфов, предусматривавших все возможные случаи и запрещения печатного слова. По новому уставу безусловно отвергались произведения, в которых подвергались сомнению религиозные догмы, ослаблялось почтение к правительству, порицалась монархическая форма правления или высказывались предположения о государственных преобразованиях. Как остроумно заметил цензор С. Глинка, «руководствуясь этим уставом, можно было и молитву „Отче наш“ истолковать якобинским наречием».[161] И действительно, в соответствии с новым уставом цензоры начали настоящий поход против литературы и периодической печати. Действие устава 1826 года усугублялось тем, что общее наблюдение за деятельностью цензурных комитетов было возложено на III отделение. При этом цензоры обязаны были не только отклонять «вольнодумные» сочинения, но и сообщать о них в III отделение. В 1828 году помимо цензурных комитетов право цензуры было предоставлено министерству внутренних дел, министерству иностранных дел, ведомству путей сообщения и многим другим правительственным органам, вплоть до главного управления государственного коневодства. В результате, как справедливо заметил цензор профессор А. В. Никитенко, лиц, ведающих цензурой, стало больше, чем книг, печатавшихся в течение года.