Валерий Попов сочинил автошарж. Звучал он так:
„Жил-был Валера Попов. И была у Валеры невеста – юная зеленая гусеница. И они каждый день гуляли по бульвару. А прохожие кричали им вслед:
– Какая чудесная пара! Ах, Валера Попов и его невеста – юная зеленая гусеница!
Прошло много лет. Однажды Попов вышел на улицу без своей невесты – юной зеленой гусеницы. Прохожие спросили его:
– Где же твоя невеста – юная зеленая гусеница?
И тогда Валера ответил:
– Опротивела!“».
Другой таллинский автор, прозаик Михаил Веллер говорил в автобиографической повести «Ножик Сережи Довлатова»: «Он не написал, в некотором смысле, ничего спорного. Все просто и внятно». Действительно, произведения Довлатова отличает легкость. Это хорошее качество, когда оно не переходит в легковесность и не покупается ценой узости авторского словаря, неумения работать с богатейшей русской идиоматикой (составляющей один из важнейших резервов нашей литературной образности).
Ленинградец С. Довлатов несколько лет жил в Таллине с целью издать здесь книгу, о чем знали все. Когда набор книги был уже готов в издательстве «Ээсти раамат» (а помнится, что и тираж уже печатался; притом Довлатов, деловой энергичный человек, одновременно готовил и книгу для детей), автор запаниковал – мне опять-таки довелось случайно оказаться в журналистской компании, в которой он появился как раз из некоей инстанции (не помню, партийной или иной какой), где только что дал объяснения о неких своих ленинградских делах или контактах. Затем он немедленно, озадачив не одного меня, уволился и вернулся в родной город, где работал потом в журнале «Костер», после чего по еврейской визе уехал в США (там даже написал роман «Мой „Костер“» – своеобразную сатиру на бывших коллег). Книгу его осторожные эстонцы, подождав немногие месяцы, отправили под нож… Всюду, где упоминается биография С. Довлатова, его в этой связи изображают жертвой происков КГБ. На деле же история туманная: через год-другой я издавал там же свою первую книгу стихов «Эмайыги», и мой редактор, стопроцентно осведомленный о довлатовских издательских перипетиях, в разговоре божился, что это уничтожение тиража в конце концов произошло единственно по причине непонятного, насторожившего издательских начальников (и просто задевшего их эстонское самолюбие) довлатовского исчезновения из республики «по-английски», а не из-за вмешательства каких-то карательных органов. «Он сам все себе испортил», – полагал мой собеседник. Жизнь в Эстонии была действительно не лишена провинциальной затхлости, и яркие люди на моих глазах неоднократно отторгались тамошней средой – именно в силу своей раздражающей незаурядности, а не по политическим мотивам. Национальную провинцию, ее мещан можно победить только терпением и твердой неустрашимостью.
Тот же М. Веллер пишет в «Ножике Сережи Довлатова», что Довлатов не мог оказаться работником редакции «Костра», если бы за ним было что-то политическое: «В журнал обкома комсомола… не могли взять человека с нечистой анкетой, беспартийного, без круто волосатой лапы, обратившего на себя внимание конторы в связи с политическим процессом, автора сочтенных неблагонадежными рукописей, уволенного по указанию ГБ из газеты, книгу приказали рассыпать, сам под колпаком. Лишь тот, кто ничего не знает о структуре и системе информации и надзора за печатью и функциях отделов кадров, может думать иначе; для прочих совграждан это однозначно, как штемпель в паспорте. Замазанного человека возьмут только с каким-то умыслом. Теоретически первое – сотрудничество, на которое дается номинальное согласие….Второе, что вероятнее: Довлатов мог быть полезен как источник информации и связей в среде ленинградской диссидентствующей творческой интеллигенции».