История русской литературы: 90-е годы XX века: учебное пособие

Приятель Андрея Виталий Татарников, «работавший в газете радикального направления», отчеканивает на дружеской вечеринке:

«Если бы не было кроличьего страха, вся Москва вышла бы на защиту Белого дома. Танкам не дали бы сделать ни выстрела, подняли бы кантемировское железо на руки и сбросили в Москву-реку. И весь бардак вмиг прекратился бы. Проклятое трусливое мещанство! Путы на ногах народа!»

Но их же сокурсник Жарков, ныне актер из некоего театра, ставящего пьески о лесбиянках, надрываясь, кричит:

«Как же вы против… демократических реформ? Это… варварство, невероятно! Хотите вернуть советскую власть? Политбюро? Партком? Сталинские лагеря? Наелись! Из ушей лезет! У меня дед погиб на Колыме! Я не желаю, не хочу быть пищей для лагерных червей! Я не хочу быть под кагэбэ! Я семьдесят лет был потенциальной пищей…»

«Кому служит твой похабный театр, – обращается к нему Татарников, – где героини садятся на ночные горшки, а герои демонстративно ходят по сцене с расстегнутыми ширинками, изображая русский народ? Молодцы, русофобы!»

В разговор вступает писатель Мишин:

«– Знаешь, Андрей, Россия – уже полустрана. Полуколония. Полупротекторат. Как-то легко люди избавились от доброты, милосердия, от духовной русскости. Такие, Виталий, на улицы не выйдут. У них висят знамена на кухне: „Меня не затронет“, „Пронесет“. Вокруг страшное человеческое безлюдье. Согласен с Виталием: мещанство – путы. Не перестаю поражаться современникам. Не могу их понять. Неужели после расстрела Белого дома половине народа наплевать на свою судьбу? Так выходит?

– Да, так, – кивнул Андрей.

– Не очень так! – запротестовал Татарников. – Так, да не так!

– Жалеем народ, – продолжал Мишин, не отвечая Татарникову. – Но народ не жалеет себя. Уничтожает себя. Наверно, когда все начнут жрать асфальт вместо хлеба, тогда очнутся и встанут с четверенек. Встанут и начнут оглядываться: да что это с нами делают? Если же не встанут – рабы американской империи на сотню лет! И конец русской нации. Конец русской истории. Вот что чудовищно!»

Мишин вспоминает, кстати, и полные озлобления против Родины стихи современника Лермонтова и Белинского Владимира Печерина, «ставшего в эмиграции патером и большим подлецом»: «Как сладостно Отчизну ненавидеть и жадно ждать ее уничтоженья». Теперь в немалом количестве развелись и такие!

Разлом… Полутонов почти нет, в душах царят одни полярные крайности, непримиримо однозначны оценки (в принципе, даже упомянутый Печерин был все-таки до предела запутавшимсячеловеком, и умным и наивным одновременно, но не подлецом!). Время развело однокашников по разные стороны идейной баррикады, и даже бывшие друзья не находят в наши дни общего языка… Роман Ю. Бондарева – это повествование одного из крупнейших современных писателей о «русской смуте» новейших времен. Времен образцового мужества и самопожертвования одних, мерзкого предательства и небывалого конформизма других. Но «Бермудский треугольник» – не просто яркий документ эпохи. Это вершинное произведение Юрия Бондарева. С ним писатель уверенно входит в XXI век.

* * *