История русской литературы ХХ в. Поэзия Серебряного века: учебное пособие

Блок глубже всех символистов вскрыл главное противоречие символистского метода и способа мышления: противоборство в душе художника двух начал – божественного и демонического. Эту антиномичность знали и французские символисты. Эллис писал, что Ш. Бодлер умел прозревать во всех явлениях «два ряда отражения, отражения двух ликов, лика Мадонны и лика Сатаны» [91].

В поэме «Возмездие» поэт выразил свое творческое кредо и цель творчества:

Жизнь – без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами – сумрак неминучий,
Иль ясность божьего лица.
Но ты, художник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай.
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить все, что видишь ты.
Твой взгляд – да будет тверд и ясен.
Сотри случайные черты —
И ты увидишь: мир прекрасен.

В «Итальянских стихах» (1909) нашли отражение поездки в Западную Европу и любимую им Италию. Символически-романтическая драма «Роза и крест» (1913) отражает поиски Блоком синтеза надреальных и исторических смыслов в духе французского символизма и средневекового мышления с отголосками розенкрейцерства. Песня Гаэтана «Радость – страданье одно» отражает и стремление в создаваемом мифе о рыцаре включить мысль Ф. Достоевского о страдании как (необходимом моменте в достижении человеческого достоинства (и тем самым возможного счастья на земле), и осознание трагедии человека-рыцаря.

Многоцветная палитра и музыкальна ткань блоковской поэзии, насыщенная смелыми метафорами и вечными образами-символами, возвышенность романтически настроенной души, чутко улавливающей все обертоны мировой и космической жизни, сменяются трагическим гротеском и автоиронией. Цикл «Пляски смерти» – апофеоз «страшного мира», который лишь притворяется живым: «Как тяжко мертвецу среди людей / Живым и страстным притворяться!» В этот цикл вошло известное стихотворение «Ночь, улица, фонарь, аптека» о мертвенном круговращении: «Умрешь – начнешь опять сначала, / И повторится все, как встарь». Космическая жизнь лишена смысла: «Миры летят. Года летят. Пустая / Вселенная глядит в нас мраком глаз. / А ты душа, усталая, глухая, / О счастии твердишь, – который раз?».

В 1916 г. Блок был призван в армию. Служил в Белоруссии, на Полесье. Н. Гумилев об этом сказал: «Это то же самое, что есть жареные язычки соловьев». После февральской революции 1917 г. в качестве редактора поэт входил в Чрезвычайную комиссию по проверке политических преступлений царского правительства. По следам этой работы им было написано документальное исследование «Последние дни старого режима» (1919) [92]. Октябрьский переворот воспринял как космически необходимую очищающую грозу. Драматизм его восприятия отражен в поэме «Двенадцать», произведении, которое завершает русскую классическую литературу и открывает первую страницу истории русской советской литературы.

Интерпретация поэмы «Двенадцать» включает, по крайней мере, две полярные точки зрения: по одной из них Христос освящает деяния двенадцати новых апостолов революции – красногвардейцев, идущих «державным шагом» по Петрограду, и тем самым поэма является оправданием революции. По иной интерпретации Христос, в которого двенадцать стреляют сквозь вьюгу, чтобы уничтожить все самое светлое и святое, восходит на Голгофу с кровавым флагом и символизирует путь страданий России. По этой трактовке автор поэмы «Двенадцать» разоблачает лжеценности новоявленных апостолов, выявляет антихристианскую суть революции, оправдывающую убийства и замахивающуюся на весь мир («Мы на горе всем буржуям / Мировой пожар раздуем»). Символизм поэмы проявлен и на уровне ее структуры – двенадцати глав, и на уровне содержания – Петруха, убивающий Катьку из-за ревности, носит такое же имя, как и апостол Павел. Амбивалентность прочтения продиктована структурной сложностью поэмы, ее полифоничностью, предполагающей различные толкования, и личной тревогой, пронизывающей произведение. A.M. Пятигорский отметил: «Всю жизнь предчувствовавший и предвещавший революционную катастрофу Блок все ж таки несколько удивился, когда обнаружил, что убивать будут не только шлюху и «буржуя на перекрестке» из «Двенадцати», но и некоторым образом его самого» [93].