История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Александр Невский получил ярлык на великое княжение в Киеве от великого хана Гуюка. Однако он не поехал в опустошённый город, а остался в Новгороде. Несколько лет спустя сын Бату даровал ему великое княжение во Владимире. Будучи убеждён, что Русь не может противостоять одновременно натиску немцев и монголов, Александр принял твёрдый политический курс на ханское покровительство; он никогда не отходил от этого, и его наследники следовали такой же политике в течение почти столетия. Хотя Александр лично и не был вполне лояльным вассалом хана, но он настаивал, что в данных обстоятельствах нужно воздержаться от враждебных действий против монголов. По его мнению, восстание сейчас неизбежно будет гибельным» (Вернадский Г. Русская история. С. 69—70).

Такова историческая основа эпопеи Алексея Югова «Ратоборцы».

Есть ещё одно обстоятельство, которое необходимо учитывать при анализе идейно-художественных особенностей этого сочинения. Обратимся к труду С.М. Соловьёва: «Изложив общие черты нашей древней летописи, скажем несколько слов об особенностях изложения, которыми отличаются различные местные летописи. До нас от описываемого времени дошли две летописи северные – Новгородская и Суздальская и две южные – Киевская, с явными вставками из Черниговской, Полоцкой и, вероятно, других летописей, и Волынская. Новгородская летопись отличается краткостию, сухостию рассказа; такое изложение происходит, во-первых, от бедности содержания: Новгородская летопись есть летопись событий одного города, одной волости; с другой стороны, нельзя не заметить и влияния народного характера, ибо в речах новгородских людей, внесённых в летопись, замечаем также необыкновенную краткость и силу; как видно, новгородцы не любили разглагольствовать, они не любят даже договаривать своей речи и, однако, хорошо понимают друг друга; можно сказать, что дело служит у них окончанием речи; такова знаменитая речь Твердислава: «Тому есмь рад, оже вины моей нету; а вы, братье, в посадничьстве и в князех». Рассказ южного летописца, наоборот, отличается обилием подробностей, живостию, образностию, можно сказать, художественностию; преимущественно Волынская летопись отличается особенным поэтическим складом речи; нельзя не заметить здесь влияния южной природы, характера южного народонаселения; можно сказать, что Новгородская летопись относится к южной – Киевской и Волынской, как поучение Луки Жидяты относится к словам Кирилла Туровского» (Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. Кн. 2. Т. 3—4. С. 91). Сравнивая поучение новгородского епископа Луки Жидяты с поучением Кирилла Туровского, С.М. Соловьёв писал: «Другим характером отличаются поучения южного владыки, Кирилла Туровского, как вообще памятники южнорусской письменности отличаются от северных памятников большею украшенностию, что, разумеется, происходит от различия в характере народонаселения: иной речи требовал новгородец от своего владыки, иной южный русин от своего». Что же касается до рассказа суздальского летописца, то он сух, не имея силы новогородской речи, и вместе многоглаголив без художественности речи южной; можно сказать, что южная летопись – Киевская и Волынская – относится к северной, Суздальской, как «Слово о полку Игореве» относится к сказанию о Мамаевом побоище» (Там же. С. 140).

Признавая огромный интерес писателей к исторической теме в послевоенное время и сам факт, что действительно никогда не издавалось в России такого количества исторических романов, не ставилось такого количества пьес в театрах и такого количества фильмов в кино, Е. Полякова в статье «Минувший век во всей его истине…» («Заметки об историческом романе») писала:

«Но во многих фильмах и спектаклях, картинах и романах тех лет тускнела сложившаяся уже традиция советского исторического искусства – изображение жизни в главном её направлении и в её сложности, непременное включение героев в огромные общие процессы народной жизни.