История русской литературы XIX века. Часть 3: 1870-1890 годы

Равновесие общего и частного, которое раньше поддерживалось и регулировалось патриархальным бытом, исчезло, заменившись одним лишь принципом: каждый за себя. Разница между Ларисой и Катериной в том, что у Катерины всегда было ясное ощущение дурного и хорошего, дозволенного и недозволенного. Дом опостылел ей настолько, что могила оказалась милее. Ларисе же уже исторически невозможно осмыслить себя в противостоянии тому, что Добролюбов определил как "темное царство". Мрак остается завуалированным, незримым: все клянутся в любви и уважении, окружают вниманием, обставленным не только подарками, но и, что гораздо важнее, хорошими, правильными словами. Не случайно в момент прозрения перед мраком пропасти Лариса цитирует Лермонтова: "…В глазах как на небе светло", – глядя в глаза обманувшему ее Паратову. Если Катерине хватает мужества смотреть прямо в лицо действительности и идти в отношениях с ней до конца, каким бы печальным он ни был, то Ларису, скорее, влечет побег от действительности – не случайно Паратов говорит об ее не знающей преград любви: "Какая экзальтация!". Несчастье Ларисы – в потере естественной меры вещей, в излишне широком диапазоне чувств: от пренебрежения – к признанию достоинств ("вы хороший, честный человек" – о Карандышеве); от неверия и убежденности в невозможности счастья – до безграничной доверчивости и уверенности в реальности брака (когда речь идет о Паратове).

Подлинную реальность Лариса заменяет выдуманной действительностью, которая в ее мечтах ассоциируется с "сельским видом" за Волгой. Там, в воображаемой идиллии, не будет невыносимого положения бедной невесты, заманивающей богатых искателей; не будет "страшной, смертельной тоски" от сознания, что это положение постыдно и унизительно, и нет для него исхода. Лариса внушает себе, что любовь можно заменить покоем, "цыганский табор" – прогулками "по лесам" с корзиной грибов и ягод. Это еще один вариант придуманного счастья, еще одна надежда спастись от подавляющей правды существенности. Убивает Ларису именно голая неприкрытая правда, которая вдруг обнажается посреди цыганского пения, любезных бесед, головокружительных фраз и любовных грез.

Это та правда, которую внезапно постиг и Робинзон – единственный из "зрителей", не совсем лишенный сердечности: "О варвары, разбойники! Ну, попал я в компанию!"

Страшное самосознание, к которому пришла Лариса: "Они правы, я вещь, а не человек… Наконец слово для меня найдено". Выстрел Карандышева (еще в явлении VI действия III как бы невзначай прозвучала его реплика: "…и этот пистолет пригодиться может") восстанавливает потерянные героиней целостность и спокойствие души. Странным образом оправдывается характеристика, данная Кнуровым: "Ведь в Ларисе Дмитревне земного, этого житейского нет… Ведь это эфир…"

Только ценой жизни Лариса обретает то, чего не могла достичь в земном бытии: "со всем примириться, всем простить и умереть". Но последние, предсмертные слова ее звучат горькой самоиронией – иронией по отношению к своим мечтам и не пожелавшим осуществить их внешним силам: "…вы все хорошие люди… я вас всех… всех люблю".

Особенность "Бесприданницы", на которой основан психологизм пьесы, в том, что сохранение амплуа и типичность персонажей сосуществуют с их неоднозначными качествами, допускающими множественность точек зрения, многоразличные оттенки оценочных суждений. Это, в особенности, относится к Карандышеву и Паратову. "Маленький человек", Карандышев действительно смешон и жалок в своем тщеславии; не меньше, чем другие, он виноват в трагической гибели Ларисы. И все же наряду с презрением он даже и в шутовстве своем способен вызвать сочувствие, возвыситься до подлинного драматизма. Монолог Карандышева в сцене обеда, где над ним расчетливо и изощренно глумились "хорошие люди", несмотря на мелодраматизм, возможно поставить рядом с известным "трогательным местом" в "Шинели" Н. В. Гоголя.

Неоднозначен и блестящий Паратов, который издевается над Карандышевым, но с горячностью защищает достоинство бурлаков; раскаивается в том, что год назад жестоко обманул Ларису, но с помощью избитых способов "безбожно" вновь использует ее доверчивость. Прямо противоположны не только оценки, которые дают Паратову Карандышев и Лариса: "Сердца нет, оттого он так и смел" – "Я сама видела, как он помогал бедным, как отдавал все деньги, которые были с ним", но и самохарактеристики Паратова: "Что такое "жаль", этого я не знаю. У меня… ничего заветного нет: найду выгоду, так все продам, что угодно" – "Я еще не совсем опошлился, не совсем огрубел; во мне врожденного торгашества нет; благородные чувства еще шевелятся в душе моей". Именно Паратову принадлежат слова, в которых заключена действительная правда об эпохе, объединяющей героев пьесы, – слова эти закономерно адресованы самому униженному из всех существу, Робинзону: "Применяйся к обстоятельствам, бедный друг мой! Время просвещенных покровителей, время меценатов прошло; теперь торжество буржуазии, теперь искусство на вес золота ценится, в полном смысле наступает золотой век".