История русской литературы XIX века. Часть 3. 1870-1890 годы

Для Флягина жертвенная любовь к Груше становится моментом осознания истины жизни, своеобразным итогом многотрудного странничества, за которым уже начинается путь праведника — человека, «беззаботного к себе». Пока же бескорыстная «рекрутчина» и воинский подвиг Ивана Северьяно-вича связаны единственно с отмаливанием Грушиной души. Но недалеко то время, когда пробудится в герое Лескова потребность высшего жертвенного подвига во имя народа. В воздухе запахло войной, и Иван Северьянович ждет только часа сбросить рясу со своих богатырских плеч, опоясаться мечом и отдать жизнь за народ.

«Мне за народ очень помереть хочется», — флягинская фраза, достойная эпического героя-богатыря, живущего свершениями деяний во имя своего рода, венчает итог странствий Ивана Северьяновича — будущего праведника. В финале он предстает личностью в силе и мощи духовной высоты и нравственной стойкости, обретшей смысл жизни в простой истине — жить для других.

Об этой открывшейся лесковскому герою истине (правде) жизни рассказал непосредственно он сам, как мог, по-своему, на своем языке, без вмешательства автора.

История очарованного странника много проиграла бы, поведай ее не сам Иван Флягин в своей неторопливой, простодушной и рассудительной манере, чудесно оттеняющей невероятность происходящего с рассказчиком.

ЛЕСКОВСКИМ СКАЗ

В произведениях Лескова очень часто решающее значение приобретает фигура рассказчика, участника или свидетеля тех событий, о которых идет речь. Так было в «Запечатленном ангеле», «Тупейном художнике». Рассказчиком у Лескова становится или главный герой, или второстепенный персонаж. Важно одно — этот человек должен быть оригинальный, наделенный особым видением рассказываемых событий, обладающий своеобразной речевой манерой. Выбор рассказчика очень важен, именно он дает окраску всему содержанию. И тут Лесков никогда не ошибался. Он был непревзойденным мастером сказа — такой формы повествования, которая характеризуется установкой на устную речь рассказчика.

Сказовая манера не является открытием Лескова. Однако, в отличие от Пушкина, Гоголя, Даля, Вельтмана, Достоевского, использующих сказ эпизодно, лесковская проза почти целиком погружена в атмосферу рассказывания (оказывания).

ЛЕСКОВСКОЕ «КРУЖЕВО РАЗГОВОРНОЙ РЕЧИ» (М. ГОРЬКИЙ)

Используя сказ, Лесков, по его словам, развивал в себе умение «овладеть голосом и языком своего героя». Для этого он «внимательно и много лет прислушивался к выговору и произношению русских людей на разных ступенях их социального положения», в результате чего лесковские «священники говорят по-духовному, мужики по-мужицки, выскочки из них и скоморохи — с выкрутасами...»

Однако писатель не старался буквально передать живую речь той среды, которой принадлежит выбранный им рассказчик. Его странные словечки не подслушаны в народе, а придуманы самим Лесковым — «клеветой», «нимфозории», «буре-метр», «мелкоскоп», «водоглаз», «студинг», «тугамент», «полшкипер»... Но не ради пустой игры он занимался словесным изобретательством.

Словотворчество лесковских героев начинается там, где они сталкиваются с явлениями, непонятными неграмотному простому человеку. И тогда возникают: Аболон Полведерский (Аполлон Бельведерский), керамида (пирамида), долбница умножения (таблица умножения), нимфозории (инфузории) и т. п. В нарочитой неправильности, причудливой вязи фраз, необычных языковых сочетаниях (как в «Очарованном страннике», где сливаются в один сплав такие слова, как «форсисто», «манера» и «блыщание», «жарынь», «обнагощен-ный»), обнаруживает себя язык простонародья, как бы еще не дошедший до сознания, не переработанный им. Именно таким языком говорят у Лескова герои из самой толщи народной, из глубины русской жизни. Такой язык не прост для читательского восприятия, но он завораживает своей меткостью и выразительностью: например, «умом виляет», «по дороге ноги рассыпали», «разговорная женщина», «глаз пристрелявши».

Лескова упрекали в «порче» русского языка, не представляя, насколько богата русская народная речь и насколько плодотворно ее сочетание с литературным языком, который она удивительно освежала. «Кудесником, волшебником слова остался в великой русской литературе Лесков», — так напишет Ю. Нагибин.

«ПИСАТЕЛЬ В СПРАВЕДЛИВОСТИ СУРОВЫЙ» (И. СЕВЕРЯНИН)

В середине 70-х годов Лесков заметно склоняется к пересмотру путей своей жизни и литературного творчества. Означенное во многом разрывом с «Русским вестником» состояние «переоценки ценностей» незамедлило сказаться во время его второй заграничной поездки летом 1875 г. — Вена, Париж, Мариенбад, осенью — через Прагу и Варшаву — возвращение в Петербург. Из-за границы Лесков вернулся с явно изменившимся отношением к церкви. «Вообще сделался “перевертнем” и не жгу фимиама многим старым богам».