История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год. В авторской редакции

Большое значение приобрели в журнале «Мир искусства» статьи Льва Шестова (Лев Исаакович Шварцман, 1866–1938), которые вскоре вошли как основа в книгу «Апофеоз беспочвенности» (1905). Лев Шестов тоже выделялся самостоятельностью мышления, родился в России, но чаще всего жил в Швейцарии и Франции, где проникся воздействием свободы и независимости. Он восстал против зависимости свободного человека от диктата банальных истин и общеобязательных нравственных норм. Его тезис – ежедневно происходит «философия трагедии», в центре которой – абсурдность человеческого существования. П. Перцов только что положительно оценил книгу Л. Шестова «Добро и зло в учении Льва Толстого и Ницше» (Пг., 1900). Лев Шестов откликнулся и на сочинение Д. Мережковского «Лев Толстой и Достоевский», которое подверг критике Н. Михайловский, а защитил В. Розанов. Шестов осудил Мережковского за попытку создания своей религии, желание сформулировать проповедь и систему. «Стремясь размежеваться с Мережковским и его группой, – писала И.В. Корецкая, – Шестов сразу заявил о своем неприятии эстетического утилитаризма; идея автономии искусства звучала во вступлении к «Философии трагедии» столь же демонстративно, как и в декларациях Дягилева, открывавших журнал. «…Задача искусства… не в том чтобы покориться регламентации и нормировке, – писал Шестов, – …а в том, чтобы порвать цепи, тяготеющие над рвущимся к свободе человеческим разумом» (Мир искусства. 1902. № 2. С. 76).

«До сих пор неизвестный» автор (Л. Шестов только что прибыл из-за границы), писал П. Перцов в своей рецензии на только что вышедшую книгу Л. Шестова «Добро и зло в учении Льва Толстого и Ницше», талантливо определил «относительное могущество и значение критерия истины и добра в нашем миросозерцании» и противопоставил мистическому истолкованию мира писателя, на котором настаивал Мережковский, мир экзистенциализма: зрелый нравственный уровень Достоевского и этика Ницше в чём-то существенном совпадают, выражая «философию трагедии», отчаяние и безысходность человеческого существования, в чем-то существенном Достоевский и Ницше по своим внутренним переживаниям и опыту – братья-близнецы (Там же. С. 83).

Появление бескомпромиссного Льва Шестова внесло живительную струю в русское литературное движение: он резко полемизировал и с Николаем Михайловским, писавшим о «жестоком таланте» Достоевского, и с Дмитрием Мережковским, выказавшим немало неточного своеволия.

Василий Розанов написал за это время множество статей и рецензий, чаще всего он противостоял философу Шестову в своих очерках о Пушкине, Лермонтове, Гоголе, Некрасове… В статье «О благодушии Некрасова», анализируя общеизвестные стихотворения, Розанов приходит к выводу, что он – не «муза мести и печали», где сильны разрушительные революционно-демократические начала, а поэт благодушия, покоя, где воплощены истинно народные ценности некрасовской поэзии, здоровый, великорусский смех, беззлобие, близость к земле. Статья была остро полемической против тех, кто зачислял Некрасова в продолжатели революционно-демократической русской литературы.

По-прежнему выходили стихотворения Д. Мережковского, З. Гиппиус, Ф. Сологуба, К. Бальмонта, Н. Минского. Возникло издательство «Скорпион» на средства С. Полякова и под руководством В. Брюсова, затем журнал «Весы», куда пришли самые заметные к тому времени символисты. Александр Бенуа, автор «Истории русской живописи в XIX веке», ратовал за национальное искусство, подробно говорил о творчестве Александра Иванова и Виктора Васнецова. Философов критиковал Иванова за связь с революционными демократами, а Виктора Васнецова рассматривал как православного художника, чьи росписи в киевском Владимирском соборе вошли в историю русского искусства как образец национального искусства.

Если раньше, пять-шесть лет тому назад, символическая лирика была неполноправной в ряду искусств, была во многом экспериментальной, то сейчас, освободившись от гнёта обязательных канонов, лирика символистов всё больше и больше становилась «криком», «томлением», «вибрацией» душевных переживаний. И всё больше становилась популярной, захватывая не только студенческие, но и молодёжные миры повсюду.

Художественный театр среди символистов не пользовался популярностью. Мережковский остро возражал против того, что театр в своих постановках «проповедует», отстаивает своё «направление». А это противоречит эстетике символизма. Но потом в кругу символистов и мирискусников появились публикации П. Перцова и П. Гнедича, в которых говорилось о Художественном театре как новаторском, как «эре сценического искусства». А чуть погодя Сергей Дягилев приветствовал Художественный театр за «смелость», за «талант» и «художественность» при постановке пьесы «Юлий Цезарь». Раздавались из этого лагеря и критические замечания, в частности, В. Брюсов написал статью «Ненужная правда. По поводу Московского Художественного театра» (Там же. 1902. № 4). Слава театра превзошла все ожидания: Чехов, «Мещане» и постановка «На дне» М. Горького шли с громадным успехом.