История русской революции. Том 1. Февральская революция

Нужно признать, что в ночь на 10 июня соглашатели действительно открыли заговор, который сильно потряс их: заговор масс с большевиками против соглашателей. Однако подчинение большевиков постановлению съезда ободрило соглашателей и позволило их панике превратиться в бешенство. Меньшевики и эсеры решили проявить железную энергию. 10 июня газета меньшевиков писала: «Пора заклеймить ленинцев изменниками и предателями революции». Председатель Исполнительного комитета выступал на казачьем съезде и просил казаков поддержать Совет против большевиков. Ему отвечал председатель, уральский атаман Дутов: «Мы, казаки, с Советом никогда врозь не пойдем». Против большевиков реакционеры готовы были идти даже и с Советом, чтобы затем тем вернее задушить его.

11 июня собирается грозное судилище: Исполнительный комитет, члены президиума съезда, руководители фракций, всего около 100 человек. Прокурором выступает, как всегда, Церетели. Задыхаясь от бешенства, он требует суровой расправы и презрительно отмахивается от Дана, который всегда готов травить большевиков, но еще не решается громить их. «То, что делают теперь большевики, это уже не идейная пропаганда, это заговор… Пусть же извинят нас большевики. Теперь мы перейдем к другим методам борьбы… Большевиков надо обезоружить. Нельзя оставить в их руках те слишком большие технические средства, которые они до сих пор имели. Нельзя оставить в их руках пулеметы и оружие. Заговоров мы не допустим». Это новые ноты. Что, собственно, значит разоружить большевиков? Суханов по этому поводу пишет: «Ведь никаких особых складов оружия у большевиков нет. Ведь все оружие — у солдат и рабочих, которые в огромной массе идут за большевиками. Разоружение большевиков может означать только разоружение пролетариата. Мало того — это разоружение войск».

Надвинулся, другими словами, классический момент революции, когда буржуазная демократия, по требованию реакции, хочет разоружить рабочих, обеспечивших победу переворота. Господа демократы, среди которых есть начитанные люди, неизменно отдавали свои симпатии разоружаемым, а не разоружителям, поскольку дело шло о старых книгах. Но когда тот же вопрос предстал пред ними в действительности, они не узнали его. Одно то обстоятельство, что разоружить рабочих брался Церетели, революционер, годы проведший на каторге, вчерашний циммервальдец, не так просто укладывалось в голове. Зал застыл в оцепенении. Провинциальные делегаты почувствовали все же, по-видимому, что их толкают в пропасть. Один из офицеров забился в истерике.

Не менее бледный, чем Церетели, Каменев поднимается с места и восклицает с достоинством, силу которого чувствует аудитория: «Господин министр, если вы не бросаете слова на ветер, вы не имеете права ограничиваться речью. Арестуйте меня и судите за заговор против революции». Большевики с протестом покидают заседание, отказываясь участвовать в издевательстве над собственной партией. Напряжение в зале становится невыносимым.

На помощь Церетели спешит Либер. Сдерживаемое бешенство сменяется на трибуне истерическим неистовством. Либер требует беспощадных мер: «Если вы хотите получить массу, которая идет к большевикам, то рвите с большевизмом». Но его слушают без сочувствия, даже полувраждебно.

Впечатлительный, как всегда, Луначарский немедленно же пытается найти общий язык с большинством: хотя большевики уверяли его, что они имели в виду только мирную демонстрацию, тем не менее его собственный опыт убедил его в том, что «ошибочно было устраивать демонстрацию». Однако не надо обострять конфликтов. Не успокаивая противников, Луначарский раздражает друзей.

«Мы не боремся с левым течением, — иезуитствует Дан, наиболее опытный, но и наиболее бесплодный из вождей болота, — мы боремся с контрреволюцией. Не наша вина, если за вашими плечами стоят прихвостни Германии». Ссылка на немцев попросту заменяла аргументацию. Никаких прихвостней Германии эти господа, разумеется, указать не могли. Церетели хотел нанести удар. Дан предлагал ограничиться занесением руки. В своей беспомощности Исполнительный комитет примкнул к Дану. Резолюция, предложенная на другой день съезду, имела характер исключительного закона против большевиков, но без непосредственных практических выводов.

«Для вас, после посещения вашими делегатами заводов и полков, — гласило письменное заявление большевиков съезду, — не может быть сомнения в том, что если демонстрация не состоялась, то не вследствие вашего запрета, а вследствие отмены ее нашей партией… Фикция военного заговора выдвинута членом Временного правительства для того, чтобы провести обезоружение петроградского пролетариата и раскассирование петроградского гарнизона… Если бы даже государственная власть целиком перешла в руки Совета, — а мы на этом стоим — и Совет попытался бы наложить оковы на нашу агитацию, это могло бы заставить нас не пассивно подчиниться, а пойти навстречу тюремным и иным карам во имя идей интернационального социализма, которые нас отделяют от вас».