История русской риторики. Хрестоматия

б) Редко страстное вдруг отливается совершенным образом: его производит естественный дар, но усовершенствует разум. – Чтоб разум мог приняться за сие с успехом, надобно, чтоб он знал, как действуют и как изображаются страсти. Два наблюдения, кои может он или сам делать над человеком или заимствовать от тех изящных умов, коим вверила природа тайны человеческого сердца.

Таковы суть общие и начальные понятия о страстном.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Порядок, которому мы следовали доселе в сих рассуждениях, после вступления и доказательств, приводит нас теперь к третьей и последней части слова, т. е. к его заключению.

Делать заключения сухие и холодные, значит терять плод своего слова. Собственно говоря, речь не что иное есть как приготовление слушателей к совершенному убеждению. Слушатель в продолжение ее был движим вместе с вами страстию. Сердце его, ослабевшее от сего потрясения, готово уже сдаться – для чего не пользуетесь вы его расположением? для чего погашаете вы огнь в то самое время, как он должен быть в величайшей своей силе? Вот что значит разрушить своими руками собственное свое творение.<… >

О изобретении

Часть сочинения, наиболее делающая шуму у риторов, без сомнения, есть изобретение. Тысячи правил, тысячи пособий предписываются на нее в их книгах. Но сии законодатели человеческого слова научают нас только хромать известным образом, а не ходить с твердостию. Кто не получил от природы ума изобретательного, тот тщетно будет прибегать к сим оракулам. С священного их треножника они с таинственным видом проповедуют несколько веков одни и те же самые истины, выпущая их только в различном виде. Разделив все предметы речи на несколько известных статей, они мнили тем оказать существенную услугу человеческому слову. Они раскрыли источники изобретения. Это правда, что в сих источниках содержатся все предметы слова: но понеже все они открыты, понеже все их них почерпать могут; истинный оратор гордо толпится к ним с чернию писателей, – и наука изобретения для него бесполезна тем самым, что она слишком легка и удобна. В самом деле, если бы можно было из мест так называемых топических, занимать материю слова, тогда б все предметы были рассуждаемы были одинаким образом; все было единообразно или все простонародно, тогда бы сочинить рассуждение значило только сказать с холодностию и педантизмом, что предмет его полезен или вреден, приятен или отвратителен и пр.

Итак, оставим холодным и сухим умам почерпать из сих источников – мы будем искать воды живые; наши правила изобретения будут состоять в одном слове: размышляй. Говоря о сочинении вообще, мы сделали на сие правило пояснение. Но сего недовольно: чтоб найти мысли для сочинения, надобно сделать в них выбор, – надобно искусною рукою в сих материях слова отделить золото от посторонних веществ. Сия часть изобретения, будучи столько ж нужна, как и первая, более представляет затруднений. Чтоб в ней успеть, надобно иметь верный вкус, ибо каким образом можно узнать с первого, так сказать, прикосновения, к какому роду принадлежит известная материя, т. е. высокая ли она или красивая, естественная или простая, не имея твердых и постоянных признаков того и другого? Итак, наша наука о изобретении разрешится на простое рассуждение о вкусе.

О вкусе

Вкус есть способность чувствовать изящное в вещах. Но прежде, нежели мы приступим рассмотрению природы вкуса, разыщем, существует ли вкус, или есть ли в природе нашей души непреложные основные красоты и изящности и не есть ли вкус нечто произвольное и всякому особенное?

Рассматривая ближе логику вкуса, мы находим, что он не что другое есть, как тот же самой рассудок, или разборчивость ума, посредством коего мы судим о вещах. Все различие между ими состоит в том, что рассудок занимается справедливым, а вкус предметом своим полагает красивое; и как есть известные правила, по коим мы судим о справедливом, так же должны быть известные правила, по коим бы могли судить и о красивом; и, следовательно, логика ума и логика вкуса. Основание вкуса, на котором лежат все истины, в круге изящного заключающиеся, есть начало нашего удовольствия. Его можно понять в сих словах: все, что льстит нашему самолюбию, для нас приятно. Сие начало, подобно началу очевидности, действует в нас прежде, нежели мы его узнаем, ибо то и другое мы приносим от природы, т. е. от тех первых привычек, коих мы не в состоянии приметить.<… >

Чтоб открыть в вещах красоты существенные, чтоб усмотреть их сквозь все внешние запросы, чтоб почувствовать их со всею живостию и удовольствием, надобно учиться видеть так, как мы учимся мыслить.