История русской церкви (Том 2)

Впрочем, не будем слишком строги в суде о нравственных недостатках наших предков. Если некоторые, даже многие из них, придерживались еще суеверий и обычаев язычества, то придерживались только по привычке и по крайнему невежеству, а отнюдь не по намеренному противлению вере Христовой, потому-то митрополит Иоанн в своем церковном правиле заповедовал прежде всего наставлять таких людей, и наставлять не однажды или дважды, а как можно чаще и более. Порок нетрезвости, тогда очень заметный, был издавна укоренен между русскими и перешел также от дней язычества: неудивительно, если пастырям Церкви много предлежало труда бороться и против этого порока. Дух кровопролития, вероломства, жестокости и буйства, обнаруживавшийся в наших междоусобиях, был тогда общим духом времени, столько же господствовавшим и в других странах мира. Но замечательно, что святая вера благотворно действовала у нас и против этого господствовавшего духа времени и, по крайней мере, облегчала тяжесть тех бедствий, какие производил он. Много раз, как мы уже видели, наши пастыри Церкви словом кротости и убеждения примиряли враждовавших князей, укрощали народные страсти, предотвращали междоусобия. Иногда и сами князья, движимые чувствами христианской любви, добровольно смирялись пред своими соперниками и соглашались на их требования, чтобы только избежать кровопролития. Так, в 1136 г. великий князь киевский Ярополк, когда Ольговичи приближались к его столице с своим войском, хотя имел у себя многочисленную рать, не выступил против них, "ни створи кровопролитья, но убоявся суда Божия, сотво-рися мний в них, по рекшему: Любите враги ваша", и, несмотря на хулу и укоризны от всех своих братьев, заключил с Ольговичами мир, уступив им даже собственную отчину (Курск), которой они домогались. В 1139 г. другой великий князь киевский Вячеслав, услышав о приближении к Киеву Всеволода Ольговича с полками, "противу не изыде, не хотя крове пролияти, но створися мний" и без кровопролития уступил ему великокняжеский престол, удалившись в свой частный удел Туров 498. Важно и то, что князья, хотя не всегда возвышались над духом времени и часто предавались междоусобиям, сами, однако ж, понимали, что они поступают нехорошо, не по-христиански, сами иногда оплакивали свои усобицы, старались прекращать их и именем веры и отечества убеждали к тому друг друга. Со всею ясностию это можно видеть из трогательного письма Владимира Мономаха к черниговскому князю Олегу, который умертвил уже во время брани одного сына Владимирова, крестника своего Изяслава, и продолжал ратовать против другого своего крестника и сына Владимирова Мстислава. "Долго, - писал благочестивый князь, - долго печальное сердце мое боролось с законом христианина, обязанного прощать и миловать. Бог велит братьям любить друг друга, но самые умные деды, самые добрые и блаженные отцы наши, обольщаемые врагом Христовым, восставали на кровных... Пишу к тебе, убежденный твоим крестным сыном (Мстиславом), который молит меня оставить злобу для блага земли Русской и предать смерть его брата на суд Божий. Сей юноша устыдил отца своим великодушием! Дерзнем ли, в самом деле, отвергнуть пример Божественной кротости, данный нам Спасителем, мы, тленные создания? Ныне - в чести и славе, завтра - в могиле и другие разделят наше богатство! Вспомним, брат мой, отцов своих: что они взяли с собою, кроме добродетели? Убив моего сына и твоего собственного крестника, видя кровь сего агнца, видя сей юный увядший цвет, ты не пожалел об нем, не пожалел о слезах отца и матери, не хотел написать ко мне письма утешительного, не хотел прислать бедной невинной снохи, чтобы я вместе с нею оплакал ее мужа, не видав их радостного брака, не слыхав их веселых свадебных песней... Ради Бога, отпусти несчастную, да сетует, как горлица, в доме моем, а меня утешит Отец Небесный. Не укоряю тебя безвременною кончиною любезного мне сына: и знаменитейшие люди находят смерть в битвах; он искал чужого и ввел меня в стыд и печаль, обманутый слугами корыстолюбивыми. Но лучше, если бы ты, взяв Муром, не брал Ростова и тогда же примирился со мною. Рассуди сам: мне ли надлежало говорить первому или тебе? Если имеешь совесть, если захочешь успокоить мое сердце и с послом или священником напишешь ко мне грамоту без всякого лукавства, то возьмешь добрым порядком область свою, обратишь к себе наше сердце и будем жить еще дружелюбнее прежнего. Я не враг тебе и не хотел крови твоей у Стародуба (где Святополк и Мономах осаждали сего князя), но дай Бог, чтобы и братья не желали пролития моей. Мы выгнали тебя из Чернигова единственно за дружбу твою с неверными, и - в том каюсь, - послушав брата (Святополка). Ты господствуешь теперь в Муроме, а сыновья мои - в области своего деда. Захочешь ли умертвить их? Твоя воля. Богу известно, что я желаю добра отечеству и братьям. Да лишится навеки мира душевного, кто не желает из нас мира христианам! Не боязнь и не крайность заставляет меня говорить таким образом, но совесть и душа, которая мне всего на свете драгоценнее" 499.