История руссов. Варяги и русская государственность

Днепровский путь на юг был открыт, по мнению большинства исследователей, значительно позже и вообще не имел международного характера: им пользовались сама славянская Русь вдоль магистрали Днепра и скандинавы, обратного же потока, т. е. греческих купцов с товарами на север, мы совершенно не знаем.

Таким образом, никаких реальных предпосылок для развития торговли Руси-шведов не было, не было и торговых компаний «варягов» и «колбягов», — всё это только «этимологическая» фантазия Стендер-Петерсена, т. е. развесистая клюква самой чистой воды.

Стендер-Петерсен придает особое значение тому, что на севере России (только!) уцелело слово «варяг» для обозначения мелкого разносчика-торговца. Это — мелкий факт, совершенно недостаточный для широких обощений. Мы приведем пример, который, надеемся, кое-что разъяснит Стендер-Петерсену.

Около 60 лет назад, когда пишущий эти строки жил на берегу Днестра, в этом районе нередко появлялись «венгерцы», весь товар которых укладывался на их спине. Эти венгерцы появлялись из-за границы и обслуживали главным образом село. На севере, вполне возможно, начало такого коробейничества было положено действительными «варягами», но потом и самый промысл стал называться «варяжничеством». Во всяком случае, «венгерцы» на юге России никогда не давали повода для создания гипотезы о венгерском происхождении Руси.

Итак, второй этап — это превращение шведов-земледельцев из племени Русь в бродячих торговцев. Последуем, однако, далее по следам метаморфоз датского Овидия.

III. Третий этап, по Стендер-Петерсену, длился с 1000 года до XII века, это был период «вербовки скандинавских войск из-за моря посредством использования, главным образом, торговых организаций варягов».

«В этот период, — говорит он, — термин “варяг”, а также термин “колбяг” теряли свое первоначальное значение купца-скандинава и получали значение заморского воина, дружинника-скандинава, скандинава вообще».

Вряд ли стоит добавлять, что всё это чистейшие измышления Стендер-Петерсена. Только в одном отношении он прав: «…начиная с конца Х века, в Константинополе появлялись всё новые авантюристы и искатели счастья с далекого Севера. Приезжали они через Русь и здесь иногда подолгу гостили и служили у новгородских и киевских князей».

К сведению Стендер-Петерсена: этот-то этап и был единственным реальным этапом отношений Руси-славян со скандинавами, оба предыдущие этапа — только продукты его пылкой фантазии.

«Во время этого этапа, — продолжает Стендер-Петерсен, — происходил усиленный обмен культурными ценностями между Византией, Русью и Скандинавией»; «…я себе представляю этот период варяжско-русских отношений, главным образом, как период культурных влияний с востока на север…»

Иначе говоря, мы имеем здесь противоположность общепринятому у норманистов мнению: с 1000 и до 1100 года именно Скандинавия окультуривалась через Русь, а не наоборот. Запомним, что это говорит норманист Стендер-Петерсен.

«В течение этого периода, кажется, даже был создан особый смешанный варяго-русский язык, в который входили слова скандинавские, перешедшие впоследствии в русский (как, например, брюдга, бьрковьск, гълбьць, гридь, кьрбь, кодол, къртьль, нарва, скот, сьльдь, тиун, шнека, шьгла, ябетъник, якорь, яск и др.), далее слова русские, вошедшие впоследствии в скандинавский, т. е. шведский язык (например, кнут, сиг, търг и т. д.), и, наконец, гибридные слова, наполовину русские, наполовину скандинавские (вроде tapar-ух — “топор”, poluta-svarf — “полюдье”, Gull-Varta — “золотые ворота” и т. д.)».

Трудно без изумления читать этот отрывок, настолько он пестрит грубейшими филологическими ошибками. Не верится, чтобы специалист-филолог не знал, что слово «якорь» не русское, не шведское, а греческое. Как понять то, что профессор Томсен, датчанин, норманист, утверждает, будто слово «кнут» взято русскими из шведского языка, а профессор Стендер-Петерсен, датчанин, норманист, говорит, что оно взято шведами у русских.

Трудно допустить, чтобы Стендер-Петерсен не знал, что слова как-то: брюдга, кодол, нарва, кортель и т. д. в русском литературном языке начисто отсутствуют. Если их кто-то и употребляет, то как провинциализмы самого узкого значения, причем никто не доказал, что эти слова взяты именно из шведского языка и именно во времена Древней Руси, а не 500–800 лет позже[164].

Трудно допустить, чтобы этот смешанный варяго-русский язык не нашел своего отражения в документах своей эпохи, т. е. в договорах Пскова, Новгорода и т. д., но в этих документах мы не находим даже следов языка, открытого Стендер-Петерсеном. Мы не разбираем здесь все слова, упомянутые Стендер-Петерсеном, только потому, что считаем такой разбор потерей времени: «На всякое чиханье не наздравствуешься»!

IV. Говорить подробно о четвертом этапе в сущности не стоит — нашей темы он почти не касается, ибо охватывает слишком позднее время, а изложение Стендер-Петерсен сосредоточивается на столь малодоказательных соображениях по поводу древних саг, что дискуссия была бы непроизводительной тратой времени.