— Когда человек достигает потолка своей мудрости, он приходит к наслаждению. Наслаждению разумом и всеми своими чувствами, которые находятся в полной гармонии друг с другом. Он наслаждается едой и питьем, вином и водой, любовью и созерцанием заката солнца, сном и бодрствованием — словом, каждой минутой своего бытия. Но мы, философы, обычно считаем эти простые радости жизни чем-то второстепенным, заслоняющим главное, — вроде скорлупы, скрывающей золотое ядро ореха Мудрости. Поэтому мы придаем им так мало значения.
— Ну, где здесь скорлупа, а где орех, пока еще не совсем ясно, — возразила Маргарита. — Если судить по-моему, то, достигнув мудрости, ты кое-что получаешь взамен — значит, это и является ценой твоего знания. Что ты скажешь на это? Ведь душа и тело едины, доктор Фауст. Питая одно, не надо забывать о пище для другого.
— Еще существует религия, — продолжал Фауст; казалось, он не расслышал или просто не обратил внимания на последние слова Маргариты. — Ее ставят превыше всего, утверждая, что она заключает в себе вершину человеческой мудрости, начало и конец земного бытия. Однако я никогда не мог принять ее в том виде, в котором она существует — с ее слепой верой и догмами, которые обычно принимаются без всяких оговорок и размышлений, тем самым убивая свободу духа — единственную религию, которую я исповедовал и которую буду отстаивать до последнего вздоха. Моя «вера» говорит мне, что лучше всего придерживаться здравого смысла и жить своим умом, а не теми нелепыми и смешными суевериями, которые может преподнести мне какой-нибудь полуграмотный священник.
Увлекшись рассуждениями на философские темы, Фауст вскочил с койки, где полулежала нагая Маргарита. Накинув на плечи широкий плащ (первое, что попалось ему под руку), доктор начал расхаживать взад и вперед по комнате, возбужденно жестикулируя и разговаривая вслух с самим собой:
— По правде говоря, каждый философ мечтает о том высшем мгновении, когда Истина откроется ему в своей полноте. Он стремится к этому всю жизнь, однако немногие могут похвалиться тем, что пережили такие минуты, в которые хочется воскликнуть: «
— Ты не должен отступаться! — воскликнула Маргарита.
— Я и не думал об этом! — ответил ей Фауст. — Но как быть? Мефистофель и тот парень, которого он забрал вместо меня, могут сейчас носиться где угодно. Я просто не знаю, где их искать…
И тут до ушей знаменитого алхимика долетел знакомый звук — звон церковных колоколов: наступил час торжественной вечерней службы. Этот звон помог разогнать мрачные его думы нынче утром; припомнив свою неудачную прогулку до таверны на углу улочки Казимежа, чуть было не стоившую ему жизни, доктор Фауст помрачнел. Но колокола продолжали так настойчиво дребезжать и звенеть на все лады, словно их длинные языки хотели сообщить ученому доктору что-то очень важное.