История рыжего демона

Иоганн Фауст был один в своей небольшой городской квартире в Кракове, далеком польском городке, куда его привела стезя странствующего ученого-философа Аристотелевой школы. Профессора Ягеллонского университета охотно приняли в свой круг большого грамотея — ведь Фауст знал наизусть все наиболее известные творения великих умов древности: Парацельса, его предшественника Корнелия Агриппы, а также более ранние, секретные работы Вергилия, величайшего мага Римской эпохи.

Обстановка в доме Фауста была скромной: простой деревянный пол, который по утрам подметала служанка, не покрывали ни пестрые ковры, ни узорчатые дорожки. Переступая порог рабочего кабинета Фауста, эта служанка осеняла себя крестным знамением, шептала молитвы и трижды сплевывала через левое плечо, а то — не дай бог! — не случилось бы какой беды. Правду говорят: уж коли связался с таким загадочным и мудреным человеком, как Фауст, до беды — и до ада один шаг. Всякий раз, открывая дверь кабинета, она вздрагивала и, отступив на шаг, торопливо крестилась — опять на полу нарисованная мелом пентаграмма, — каждое утро она тщательно стирала ее, а на следующий день пентаграмма появлялась снова. Углы пентаграммы были испещрены арабскими письменами; среди изящных букв и цифр порой попадались странные знаки, которые не смогли бы разгадать даже масоны.

В рабочем кабинете, так же как и в остальных комнатах, было мало мебели; каждая вещь годами стояла на отведенном месте, не сдвигаясь ни на дюйм. Перегонный куб помещался в углу. В маленьком камине горел уголь — Фауст топил днем и ночью, летом и зимой, — ему все время было холодно. В комнате было высокое готическое окно, но плотные шторы всегда низко опущены, и дневной свет почти не проникает в комнату: глаза Фауста привыкли к полумраку, к неяркому, мерцающему свету очага и золотистым огонькам свечей — около дюжины длинных восковых свечей сутки напролет оплывали в оловянных подсвечниках. Это были высокие белые свечи — роскошь, по тем временам недоступная большинству краковчан. Несколько состоятельных горожан снабжали Фауста этими прекрасными ароматизированными свечами — в их белый воск были добавлены мирра, травяные бальзамы и редкостные, баснословно дорогие экстракты душистых весенних цветов. Их благоухание порой заглушало удушливые запахи паров ртути и других металлов, смешанные с едкой вонью разнообразных специй дьявольской кухни алхимика.

Фауст мерил шагами свой рабочий кабинет — десять шагов в одну сторону, к стене, на которой висел портрет Агриппы, и десять шагов в другую, к комоду, где стоял мраморный бюст Вергилия. Шелковая серая мантия, какие обычно носили преподаватели университета, путалась между тощих, длинных ног Фауста; огоньки свечей трепетали от легкого движения воздуха, когда он проходил мимо. Фауст разговаривал сам с собой — он уже давно приобрел эту привычку, характерную для замкнутых и одиноких людей, особенно для ученых.

— Просвещение! Мудрость! Знание! Музыка небесных сфер! Проникновение во все тайны бытия — от глубин самых далеких морей до высочайших горных вершин! Возможность с уверенностью сказать, что кушает на завтрак китайский император и что шепчет своей любовнице король франков во тьме бесконечной ночи, во мраке ада! Прекрасно! Но лично для меня какая от этого польза?

Казалось, слепые глаза мраморного бюста пристально следят за каждым движением ученого, расхаживающего взад-вперед по комнате; возможно, легкое трепетание пламени свечей и чуть колышущиеся тени были причиной того, что каменное лицо ожило, брови слегка приподнялись, а бескровные тонкие губы римлянина приоткрылись от удивления: сегодняшняя лекция была совсем не похожа на предыдущие речи, которые старому магу приходилось терпеливо выслушивать от доктора Фауста.