История с благополучным концом

Железная калитка, когда он с усилием потянул ее на себя, протяжно заскрипела, и он подумал, что может быть, ею пользуются редко, так как днем ворота на кладбище всегда распахнуты настежь. Фонарик не понадобился. Полная луна ясно освещала все кладбище, лишь за надгробьями отбрасывая на белый песок густые тени, настолько четкие, что тянуло через них перешагнуть. Он прошел к кустам, здесь между забором и первым рядом могил тмин образовал заросли, и сел на каменную плиту.

Море было близко, но из-за начавшейся моряны, резкими порывами заполнившей пространство теплым туманом и рокотом воды, казалось, что оно начинается сразу же за забором, и ему пришлось застегнуть пиджак на обе пуговицы, потому что отсыревшая рубашка неприятно липла к коже. Рауф удивился, посмотрел на часы, как быстро пролетело время.

Глядя на еле заметно посветлевшее на востоке небо, он прикинул, что до пробуждения даже самого ленивого петуха осталось не больше часа. Левая нога начала затекать, и, он, встав, дважды прошелся взад и вперед по узкой песчаной тропинке между рядами могил. Ветер утих, как это часто бывает на Апшероне, он прекратился вдруг, словно перед ним захлопнулась дверь, и сразу же вслед за этим затихли в неподвижном воздухе шелест листвы и звон сверчков. Теперь над кладбищем был слышен только монотонный гул невидимого моря.

Он не испытывал ни малейшей робости, в его сознании, воспринимавшем все явления окружающего мира через призму здравого смысла с надежным фильтром для всего, что могло исказить совершенные черты реальности, этот огороженный каменным забором обширный участок живописного берега с длинными рядами массивных плит из аглая, гранита и других дефицитных строительных материалов над давно истлевшими костями выглядел как нелепый и дорогостоящий пережиток прошлого.

Сквозь легкую дрему Рауф почувствовал, что запахло чем-то приятным. Еле ощутимый вначале аромат быстро усиливался, как будто совсем рядом открыли бутылку с душистой жидкостью. Заинтересовавшись, Рауф встал и, подойдя к кустам, убедился, что возникший вдруг сладко-приятный запах исходит от растений. Парфюмерная активность куста началась в начале пятого, и как раз в это время закричал первый петух. Почти сразу же к нему присоединились другие. Рауф успел вырвать с корнем несколько стеблей за мгновение до того, как к лидирующему солисту присоединился хор. Своим оглушительным многоголосием он вызывал ощущение близкого соседства с птицефермой, созданной исключительно для разведения петухов с повышенной голосистостью.

В наступившей тишине неприятно тоскливо звучал доносившийся с моря крик одинокой чайки. Рауф собрал аккуратно разложенные на плите один к одному стебли в объемистый букет и перевязал его посредине. Ему показалось при этом, что букет уже не пахнет; так и оказалось. Сильный аромат, прогнавший сонливость, вдруг перестал ощущаться.

Удивленный, он вернулся к зарослям. Добросовестно обнюхав верхушки нескольких кустов, уловил лишь легкий запах отсыревшей травы. Прекрасный аромат исчез начисто, а сочные, покрытые нежной кожицей, стебли, которые четверть часа назад так легко ломались под пальцами, теперь обрели упругость нейлоновых хлыстов. Оторвав один стебель, для чего пришлось измочалить волокнистый ствол, он покачал головой в знак восхищения автором древней рукописи, раскрывшим тайну дистанционного управления, благодаря которому и состоялся на пользу Рауфу этот ночной сеанс незримой связи между животным и растительным миром...

С тминным снопом в руках он совсем было собрался уйти, когда его взгляд случайно упал на невысокое заостренное надгробье, прислонившись к которому, он провел ночь. Время и морской воздух давно разъели краску, оставив на замшелом камке вместо имени человека скорбно темнеющий прочерк. Нижняя строка сохранилась лучше, из двух дат - рождения и смерти, - в сочетании составляющих краткое описание любой жизни, осталась лишь первая - 9.6.1929, которую можно было прочитать, не напрягая зрения, что Рауф и сделал, после чего у него мигом улетучились остатки сонливости, ибо эта единственная дата на заброшенной безымянной могиле произвела на него крайне отрицательное впечатление и повлекла за собой к концу созерцания легкий озноб и некоторое смятение мыслей.

Не отрывая неподвижного взора от донельзя знакомого числа, пятьдесят с лишним лет назад отметившего в вечности его собственный день рождения, он прежде всего строго приказал взять себя в руки, но почти сразу понял, что приказ этот выполнен не будет. У него возникло жгучее желание отыскать еще хоть что-то - слово или даже букву, он включил фонарь, но снова увидел на фоне бессмысленных узоров тускло блеснувшую под лучом бронзу знакомого числа, чье одинокое присутствие в этом неподходящем месте превращало надгробье в нечто, имеющее неопределенно-зловещее отношение к нему.