Когда великая империя
Клонилась к пышному распаду,
Когда чуть было не похерили
Московскую Олимпиаду,
Солдаты в Азии примерили
Из цинка первые бушлаты,
Когда подверглись недоверию
Незыблемые постулаты,
Поток еврейской эмиграции
Стал мельче и заметно жиже,
И академик, совесть нации,
Ментами в Горьком был отпизжен,
И тень Лаврентий-Палыч Берии
Зашевелилась на Лубянке,
Тогда-то вот портвейн «Иверия»
Был дан трудящимся для пьянки.
Между раскрученными брендами
Не затерялся тот проект,
И мрачными дохнул легендами
Его загадочный букет.
Напиток этот по сравнению
С тем, что пришлось нам прежде жрать,
Был следующего поколения,
Как самолет МиГ-25.
В нем не было ни капли сока
И никаких даров природы,
Лишь технологии высокие
Да мудрость гордого народа.
Носились с тем народом гордым
У нас в Советском-то Союзе
Как будто с писаною торбой
(И Ахмадулина все в Грузию,
И с ней фотограф Юрий Рост там,
И сам великий Окуджава,
Где несмолкающие тосты,
Шашлык, боржоми и кинжалы).
И джинсы ихние поддельные
Обтягивали наши жопы,
И вкус «Иверии» портвейна,
Как воплощенье Азиопы.
Бьет прямо в темя тяжким обухом
Нас водка русская, тупая,
Но путника роскошным отдыхом
Портвейн грузинский завлекает.
Вот слизистые оболочки
Всосали порцию напитка,
И снизу вверх по позвоночнику
Змеится колдовская пытка.
Ползет, как божия коровка
По стебельку пурпурной розы,
Туда, где в черепной коробке
Остатки головного мозга.
Вот жидкость теплая химическая
Достигла мозг вышеозначенный.
Согласно Гегелю, количество
Упорно переходит в качество.
И опускаются туманы
На холмы Грузии ночныя,
И наступает кайф, нирвана,
Короче – просто эйфория.
А дальше жуткое похмелие,
Живем-то все же не в дацане,
Не стоит забывать про Гегеля,
Про отрицанье отрицания.
И вот стою – сибирский валенок,
Глазами хлопая спросонья,
На циклопических развалинах
Не мной построенной часовни.
Из-за Осетии с Абхазией
Грузинская фекальна масса
Смягчить не сможет эвтаназией
Мне горечь рокового часа.
Мне седина покрыла бороду.
Прощай, прекрасная грузинка!
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена простынка.
Прощай, сырок, в кармане плавленый,
Охладевающие чувства,
И организм вконец отравленный,
И творчество, и рукоблудство.
И Вакх безумный, надругавшийся
Над аполлоновым порядком,
И образ мира, оказавшийся
В конечном счете симулякром.
Еще раз про нежность
Теперь, когда нежность над городом так ощутима…
А. Родионов