История с географией (сборник)

Стихи, написанные по заказу «Театра. док» к 70-летию Финской войны

Елочка

В лесу стояла елочка

С шершавою корой,

Посечена осколочком

Рождественской порой.

Стекала каплями на снег,

Как кровь, ее смола,

Но елочка не человек —

Она пережила.

Стреляй хоть двадцать раз ей в ствол,

Лишь шишки задрожат,

С винтовкой снайперской пришел

На лыжах к ней солдат.

Он лыжи сбросил на бегу,

Закончив долгий путь.

Он яму вытоптал в снегу

Вокруг нее по грудь.

Трусишка зайка серенький

Умчался со всех ног,

И в балахоне беленьком

Солдат под ней залег.

Он в силуэты темных тел

На северо-восток

Смотрел в оптический прицел

И нажимал курок,

Покуда мина в аккурат

С ним рядом не легла.

Но елочка ведь не солдат,

Она пережила.

В предновогодние часы

Пришла ее пора

Быть срубленной одним косым

Ударом топора.

В других шинелях полувзвод

Пришел к ней как-то днем.

И командир сказал: «Пойдет.

Пушистая. Берем».

Ее внесли в отбитый дот,

Украсили фольгой

И выпили за новый год,

За год сороковой.

Победа близкая грядет,

Она не за горой.

Настал год тыща девятьсот

Уже сороковой.

* * *

Война в царстве Снежной королевы,

Минус 45 градусов на дворе.

Танки чуть водят хоботками направо-налево,

Как мошки, застывающие в янтаре.

Пока еще есть плюс 40 градусов во фляге,

Рота неотвратимо движется навстречу врагу.

Как черные буковки на белой бумаге,

Фигурки корячатся на снегу.

Все чувства притупляются этим холодом.

Никто не жалеет, не верит, не трусит,

Никто не спрашивает, по ком звонит

колокол,

Это стучит кувалда по соскочившей

гусенице.

Но та редкая техника, которая в целости,

Продолжает упорно стрелять по врагам,

Хотя они и не вызывают ненависти —

Какая может быть ненависть к снеговикам?

Замерзает на лету приказ: «Наступаем!»

Сосед, охнув, роняет голову на плечи,

Вот и еще один стал мальчиком Каем,

Сложившим из осколков свою

индивидуальную вечность.

Механик, чье лицо скрыто паром дыхания,

С мясом отрывает пальцы от заиндевевшего

дизеля.

И вопреки сводкам Информбюро приходит

понимание,

Что, похоже, все-таки нас отпиздили.

Если свернуть с просеки длинной,

Сразу увидишь, что вдоль нее нагорожено.

Позже русофоб Бродский назовет это

человеческой свининой,

Но у него речь шла о парной, а эта

мороженая.

На солдатах шинели, на командирах тулупы.

Воронье не разжиреет на этой войне.

Оно разобьет свои клювы об окаменевшие

трупы

И, злобно каркая, будет кружить в стороне.

С тех пор прошли годы и годы,

Но так и не понята ни фига

Эта единственная война, где Мороз-воевода

Был не за нас, а на стороне врага.

Письмо с фронта