История с лишайником

— Моя дорогая, ты склонна допускать, что счастливы только те люди, которых мы считаем обычными. А это очень запутанная проблема. Ты только приглядись к ним… Нет, будем же рады, безгранично рады, что она не влюбилась а одного из этих необразованных шалопаев. Тогда не существовало бы для нее никакого блестящего будущего, и подумать только — из-за кого? Из-за какого-то там неуча! Да не волнуйся, она найдет свой собственный путь. А для этого ей надо предоставить свободу выбора.

— Кстати, припоминаю, у моей матери была младшая сестра, моя тетка Энн, — проговорила миссис брекли. — Она была не совсем нормальной.

— А чего же ей не хватало?

— Нет, я не в этом смысле. Ее посадили в тюрьму, где-то в 1912 или 1913 году. За то, что она бросала на Пикадилли петарды.

— Ради бога, зачем?

— Она швырнула их под ноги лошадям, вызвав такое замешательство, что уличное движение остановилось от Бонд-стрит и до Эдгар-стрит. Затем она залезла на крышу автобуса и стала выкрикивать: «Право голоса для женщин», пока ее оттуда не стащили. За это она получила месяц заключения. Чем навлекла позор на всю семью. Вскоре после освобождения она кинула кирпич в окно на Оксфорд-стрит, и получила еще два месяца. Из тюрьмы она вышла уже не совсем здоровой, так как пережила там голодовку, и бабушка забрала ее в деревню. Но она сбежала оттуда и успела влепить бутылкой чернил в мистера Бэлфора, за что ее снова арестовали, и на этот раз она чуть не сожгла целое крыло в Холлоуэйской тюрьме.

— Энергичная особа, эта твоя тетка. Но я не совсем понимаю…

— Как видишь, она не была обычной женщиной. Значит, Диана могла унаследовать эту свою неугомонность от сестры моей матери.

— Я не знаю, что именно унаследовала Диана от твоей воинственной родственницы, и, честно говоря, меня совсем не волнует, откуда это у нее появилось. Для меня главное одно: Диана такая, какой мы ее воспитали.

— Твоя правда, Гарольд. И мы имеем полное право гордиться ею. Тревожусь только: даже самая блестящая жизнь не всегда — самая счастливая, как ты думаешь?

— Трудно сказать, но думаю — можно быть счастливым, не будучи знаменитым. А о том, что чувствуют знаменитые люди и что им нужно для счастья — не имею ни малейшего представления. Однако я уверен: слава может сделать счастливым. Меня, например, — только в одном случае и по весьма эгоистичной причине, еще тогда, когда Диана еще была маленькой девочкой, меня постоянно мучила мысль, что я не смогу послать её в первоклассную школу. О, я знаю, что в школе св. Меррин — хорошие учителя, Диана это уже подтвердила своими успехами, но все равно это не одно и то же. Когда умер твой отец, я думал, что нам удастся осуществить мою мечту. Я пошел к нотариусам и выложил им все. Они посочувствовали, однако остались непреклонны. Указания полностью ясны, сказали они. Деньги будут лежать до двадцатипятилетия. Согласно завещанию их нельзя брать, и вкладывать во что бы то ни было, даже в образование Дианы.

— Ты мне никогда про это не говорил, Гарольд.

— Не имело смысла говорить, ибо я не знал, чем все закончится. И так ничего не вышло. Понимаешь, Мальвина, я считаю, что это была самая большая подлость из всех, что твой папочка сделал нам. Не оставить тебе ничего — это как раз в его манере. Но оставить нашей дочке сорок тысяч фунтов и так ограничить свободу действий, чтобы в самые критические, переломные годы своей жизни она не могла ими воспользоваться!.. Хотя в отношении Дианы это оказалось к лучшему. Она сама достигла того, чего я не мог ей дать, и чего не дал бы дед. Она утерла нос старому жулику, даже и не подозревая об этом.

— Извини, Гарольд…

— Хорошо, дорогая, хорошо… Ведь… я изо всех сил старался не вспоминать про старого скрягу все это время, но как вспомню…

Он умолк и обвел взглядом маленькую прихожую: «Не такая уж и плохая, немного уже обшарпанная, но все еще имеет приличный вид. Однако этот домишко-близнец среди целой улицы таких же домишек грязной окраины… Тяжелая жизнь. Каждодневная борьба, чтобы прожить на заработок, который постоянно отстает от роста цен… Так мало из того, о чем, должно быть, мечтала Мальвина, и что она должна бы иметь…»

— Ты по-прежнему ни о чем не жалеешь? — спросил он ее.

Она улыбнулась в ответ.

— Нет, любимый, ни о чем. Он взял ее на руки и отнес к своему креслу. Она положила голову ему на плечо.

— Ни о чем, — повторила она спокойно. Потом добавила — я, например, не стала бы счастливее, если бы получала проценты.

— Любимая, не все люди одинаковые. Я прихожу к выводу, что мы с тобой немножко исключительные. Разве много тебе приходилось в жизни встречать людей, которые чистосердечно сказали бы: «Я не о чем не жалею»?

— Такие должны быть.