История с продолжением

Лин метался в жару на узкой больничной кровати, и, не будь его здоровая рука и ноги привязаны фиксажем к спинкам, натворил бы дел. Он учащенно дышал, словно от быстрого бега, на лице его непрерывно сменяли друг друга выражения боли и страха. На скулах горел нездоровый румянец. Он был укрыт простыней примерно до пояса, но постоянно как-то умудрялся сбрасывать её на пол. Утром его прооперировали, руку загипсовали, и теперь он отходил от наркоза. Поначалу хотели делать под местным, но Лин вёл себя настолько непредсказуемо, что пришлось давать общий – иначе инструмент летел на пол, врачи потирали ушибленные руки и дело вообще не сдвигалось с мёртвой точки.

В палате было душно и очень жарко. Она помещалась на десятом этаже нового больничного корпуса. За окном в тяжелом мареве плавилось июльское почти что белое небо, на котором не было видно ни облачка. Занавески, плотно задернутые предусмотрительным Пятым, висели совершенно неподвижно, не смотря на настежь распахнутое окно.

Пятый сидел рядом с Лином и время от времени протирал ему лицо и грудь марлевой салфеткой, смоченной холодной водой из-под крана. На горячечный лоб друга он положил вафельное полотенце, с которого тоже капала вода. Полотенце постоянно приходилось мочить заново – оно нагревалось очень быстро, температура у Лина была под сорок. Пятый проверил капельницу, придержал Лину руку, когда тому вздумалось дернуться, и подошел к окну. Далеко внизу он увидел стоянку машин и несколько чахлых деревьев, обреченных погибать в огромном городе, который, казалось, не принимал в себя ничего живого…

За его спиной протяжно застонал Лин. Пятый отвернулся от окна.

– Иду, – со вздохом сказал он, – чего опять такое?

Он подошел к кровати, сел рядом и осторожно стал поправлять Лину мокрые от пота и разметавшиеся по подушке волосы. Лин на секунду приоткрыл мутные глаза и, явно не узнавая Пятого, пробормотал: “Стой…”. Дыхание его снова участилось, он опять застонал.

– Нет, так нельзя, – сказал Пятый, ни к кому конкретно не обращаясь, – вот только хватит ли меня?… А, где наша не пропадала, рискну.

Он снял у Лина с головы полотенце и осторожно положил свои ладони ему на виски, легко прижимая разгоряченную голову к подушке. Он сосредоточился и несколько секунд оставался совершенно неподвижным. Внезапно Лин вскрикнул, словно от боли, резко с шумом выдохнул и затих. На лице его проступило, вместо прежнего отчаяния, выражение крайне полного расслабления, рот безвольно открылся, тело обмякло и стало как тряпичное. Лина прошиб пот, он в мгновение ока стал весь мокрый. Пятый приподнял рыжему веко и увидел лишь белок закатившегося под лоб глаза. Тот явно был в глубоком обмороке, но дыхание уже выравнивалось, становилось глубже и размереннее. Пятый снова намочил марлю и обтёр ею Лину лицо и грудь. Тот даже не пошевелился.

– Это надо же! – искренне удивился Пятый. – Не думал, что получиться, однако… ну всё, к вечеру очнётся уже в более ли менее нормальном виде.

Пятый взял полотенце и осторожно положил его Лину на лоб. Вода, лениво стекавшая с него, нехотя чертила на простыне прямые дорожки и, признав своё поражение перед жарой, медленно испарялась. Лин лежал неподвижно, как мёртвый. Голова его бессильно склонилась к плечу, в уголке рта появилась, подгоняемая неспешным дыханием, ниточка прозрачной слюны, и Пятый промокнул её марлей. Из гипса, скрывавшего правую руку, виднелись лишь кончики пальцев. Сама рука лежала на возвышение, сделанном из двух подушек. Лин теперь был просто бледен, лихорадочный румянец исчез. “Нервы, всё нервы, – подумал Пятый и горестно покачал головой, – что же делать?” Он понимал, что это нынешнее состояние не является целиком и полностью следствием раны, нет. Всё было куда серьёзнее и хуже. В просторечии это называется “психануть” и рыжий в этот чёртов день психанул по полной программе. На этот раз Пятому удалось снять нервное напряжение, завладевшее другом и пожиравшее того изнутри. А если так случиться, когда его не будет рядом? Или просто не будет сил на то, чтобы немного вправить Лину мозги? Что тогда? Вдруг тот сойдёт с ума? Пятый ещё по Дому знал, что Лин очень импульсивен, неустойчив, но ведь тогда им ничего не угрожало, поэтому импульсивность не несла в себе никакой конкретной опасности.

Пятый осторожно и ласково погладил Лина по здоровому плечу.

– Я здесь, рыжий, – прошептал он, – не бойся, я что ни будь придумаю, обещаю. Пока я жив, я постараюсь позаботиться о тебе, милый… И прости, что так сегодня вышло… это всё я, дурак, виноват…

В палату, неслышно ступая, вошел Гаяровский. Он подошел к кровати и сел в ногах.

– Как дела? – спросил он.

– Уже лучше, – откликнулся Пятый, – к вечеру должен очнуться.

– Температуру мерил?

– Тридцать восемь, немного упала.

Они говорили вполголоса, чтобы не потревожить спящего.