История с Живаго. Лара для господина Пастернака

В 80-е годы я стал бывать в доме Ольги Всеволодовны чаще и чаще. В то время с помощью Мити я начал пробовать себя в роли «драматурга» и, будучи не совсем скромным, время от времени приносил ему на прочтение свою писанину, достаточно наивную. Думаю, Митя читал эту писанину скорее из чувства такта; тем более, что и времени у него подчас не хватало.

Позднее Митя согласился на одну мою, не совсем скромную, «авантюру»… И мы, вдруг, вместе начали писать пьесу о поэтах. Она так и называлась – «Кафе поэтов». Я тогда работал в театре и носился с идеей сделать музыкально-поэтический спектакль. Стоит отметить, что советчики у меня были на тот момент весьма именитые: сценарист Игорь Ицков – как-никак лауреат Ленин-ской премии за фильм «Неизвестная война», великий драматург Михаил Рощин и не менее великий кинорежиссер Андрон Кончаловский. Видимо, их вежливое – связанное с их природным тактом – одобрение моей «бредовой» идеи и послужило толчком к митиному согласию. Поскольку основной груз писания текста взвалил на себя Митя, я был на подхвате. Процесс рождения этой пьесы происходил в их доме. И, само собой, мне приходилось там часто бывать и многие часы проводить в атмосфере ироничных рассказов и воспоминаний Ольги Всеволодовны Ивинской о событиях в России 50–60-х годов. Иногда мы вместе ужинали и, как правило, у нас у каждого на столе, в маленькой семиметровой кухне, была рюмка хорошей водки и традиционная закуска того времени: вареная картошка, капуста, сардельки, селедка – все, как положено, «как в лучших домах ЛАндОна». Во время этих скромных застолий я позволял себе рассказывать им всякую «чушь» из светской московской жизни. Ольга Всеволодовна всегда с удовольствием слушала эти откровения и очень живо реагировала на некоторые эпизоды, связанные с моими романами, что казалось абсолютной грязью в сравнении с историей Лары из «Доктора Живаго». Я еще помню приплюснутую мордочку ее любимого пекинеса. Он по-доброму фыркал на мое косноязычие, а, может быть, и на клубы сигаретного дыма, которые непрестанно выпускали из своих легких то Митя, то Ольга Всеволодовна. Пекинеса звали Арончик, все последние годы жизни это был ее самый верный друг.

Многое в моей памяти осталось как о том времени, так и о том, что Ольга Всеволодовна рассказывала на своей знаменитой кухне. Вот, что я вспомнил из ее рассказов о романе Бориса Пастернака «Доктор Живаго»:

– Меня часто спрашивают, являюсь ли я той самой Ларой. Я думаю, можно сказать о прототипе, о различии между реальным человеком и художественным образом и степени их сходства, о совпадении судеб. Кроме того, это образ собирательный, в нем есть несколько женских характеров, даже и часть духовного мира самого Бориса Леонидовича. Видимо, в основу образа Лары легли мои черты, в том числе биографическое сходство, схожесть внешняя. «Это – Лара моей страсти», – пишет Борис Леонидович обо мне в письме к Ренате Швейцер. Я или не я – не это даже главное. Лара – любовь Живаго-поэта, создание и достояние его духа – гордого, независимого, не сломленного перипетиями жестокого бытия, тогда как Живаго-человек оказывается бессильным перед реалиями мира. Умер доктор Живаго, поэт Живаго жив, жив роман, и, если какая-то женщина хотя бы на миг почувствует себя Ларой, – значит, в ее сердце есть место для любви жертвенной, чистой. Рада ли я выходу в свет романа в России? – Конечно, рада, по-другому быть и не может. Это была мечта Бориса Леонидовича, хотя он переживал за то, как воспримут на родине его детище.

Ближе к концу 80-х вокруг Ольги Всеволодовны и Бориса Пастернака разговоров ходило все больше и больше, тема их любви – в свое время совсем закрытая – вызывала у людей живой интерес. В то время я как раз пробовал себя в роли продюсера, и идея фильма о Борисе Леонидовиче и о его музе не выходила и из моей головы. А будучи человеком активным, я каждое свое новое знакомство пытался, так или иначе, превратить в создание кино, набиравшего в те дни – в отличие от застойного периода – все больше и больше свободы.

И вот… как-то раз произошла моя встреча с одним крупным американским адвокатом. Он в составе культурной делегации посещал Москву. Дело было вот как: меня пригласили в качестве «творческого персонажа» мои друзья, которые праздновали в гостинице «Космос» наступающий 1988 год. Для антуража я взял с собой двух своих подружек: обеих звали Наташами, обе, конечно, были бесспорные красавицы, обе говорили по-английски. И здесь, должен признаться, был мой корыстный замысел – я хотел задействовать их в качестве переводчиц. Однако стоило нам оказаться внутри бара, как наши американские друзья и коллеги тут же окружили моих спутниц – с жаждой общения и внимания, – и я был вынужден практиковать свое убогое знание английского языка.