История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти

Мистер Брафф заявился к нам на другой день и сказал, что уедет отсюда только вместе с тетушкой; ему известно, как постыдно вела себя его дочь, но он застал ее в слезах, «да, в слезах, сударыня, и она на коленях молила бога простить ее»! Однако же ему пришлось уехать из моего дома одному, ибо у тетушки была своя causa major [19]оставаться с нами, не спускать глаз с Мэри, вскрывать все до единого письма, приходившие на ее имя, и следить за тем, кому она пишет. Долгие, долгие годы Мэри таила от меня все эти обиды и, когда муженек возвращался на должности, всегда встречала его улыбкой. Что до бедняги Гаса, тетушка совсем его запугала, и все время, покуда мы жили на Бернард-стрит, он к нам глаз не казал, а лишь довольствовался моими рассказами про Мэри, к которой питал ту же сердечную привязанность, что и ко мне.

Стоило тетушке уехать от мистера Браффа, и он сразу перестал ко мне благоволить. По сто раз на дню придирался ко мне, да во всеуслышание, на глазах у всей конторы; но в один прекрасный день я в самых недвусмысленных выражениях дал ему понять, что я не только его подчиненный, но и держатель акций не из последних, и пусть попробует указать, в чем я плохо исправляю должность, а выслушивать оскорбления я не намерен ни от него, ни от кого другого. Так он и знал, сказал Брафф; всякий раз, как он какого-нибудь молодого человека принимал в свое сердце, тот непременно платил ему черной неблагодарностью; он привык терпеть несправедливости и непокорство своих детей и будет молить бога, чтобы мне простился сей грех. А ведь за минуту до того он бранил и распекал меня и говорил со мною так, будто я какой-нибудь чистильщик сапог. Но, скажу вам, я больше не желал терпеть важничанье мистера Браффа и его супруги. Со мной пусть их обращаются как хотят, но я не желал, чтобы они пренебрегали моей Мэри, как пренебрегли ею, не пригласивши в Фулем.

Под конец Брафф предостерег меня касаемо Ходжа я Смизерса.

— Берегитесь их, — сказал он, — не то, клянусь честью, эти обжоры принесут земли вашей тетушки в жертву своим аппетитам. А когда я, ради ее же блага, чего вы, упрямец, никак не возьмете в толк, хотел избавить ее от земельной собственности, ее поверенные, эти наглецы, эти алчные безбожники, сказал бы я, запросили десять процентов комиссионных.

В словах его есть доля истины, подумал я, во всяком случае, когда жулики ссорятся, честным людям это на руку; а я, как это ни печально, начал подозревать, что и поверенному, и нашему директору свойственна некоторая жуликоватость. Мистер Брафф, тот особенно явно выдал себя, когда дело коснулось до состояния моей супруги; по своему обыкновению, он предложил мне купить на ее деньги акции нашей Компании. Я же отвечал ему, что супруга моя несовершеннолетняя, а посему я не имею права распоряжаться ее скромным состоянием. Он в ярости выбежал из комнаты, и по тому, как стал обходиться со мною Абеднего, я вскорости понял, что хозяин наш махнул на меня рукой. Кончились свободные денечки, кончились авансы; более того, должность личного секретаря была упразднена, я лишился пятидесяти фунтов и вновь оказался при своих двухстах пятидесяти в год. Ну и что ж? Все равно это было прекрасное жалованье, и я честно делал свое дело и только посмеивался над директором.

Примерно в ту же пору, в начале тысяча восемьсот двадцать четвертого года, Ямайская лимонадная компания перестала существовать, — с треском лопнула, как выразился Гас. Акции «Патентованного Насоса» упали до пятнадцати фунтов, хотя приобретены были по шестьдесят пять. Наши же все шли выше номинала, и Западно-Дидлсекское независимое страховое общество по-прежнему высоко держало свою гордую голову. Обвинения Раундхэнда, намекнувшего на махинации с акциями, не прошли для директора бесследно, однако же в нашей Компании по-прежнему не чувствовалось никакого разброда, она стояла нерушимая, как Гибралтарская скала.