История шифровального дела в России

Леночка (старшая дочь Бокия, в тот момент только что вернувшаяся из ссылки, где она провела восемнадцать лет. — Т. С.) в ужасном положении. Ей некогда делать ни «умности», ни глупости: ради куска хлеба она взяла место машинистки в тресте на 400 р., из которых платит за угол 200 р., 200 остаются ей,

и она до глубокой ночи щелкает на машинке, чтобы приработать, возвращаясь в 200–рублевый угол, чтобы переночевать…

Ей необходимо окончание дела с отцом — ведь это мешает ей получить документы о прежней службе, а я изнемогаю от своих и чужих дел, заваленная работой над выходящими книгами, которые в руках верхоглядов в издательствах приводят меня в ужас. И главное… то, что не знаешь, кому верить, — это самое ужасное. Хочется только с достоинством окончить этот отрезок жизни.

И вот моя подпись под «отзывом» и все «титулы» под ним сводятся к чему? Член Союза советских писателей, «старейшая»; стаж 66 лет; работала в «Солдатской Правде» до июльских событий 17 года; и дальше невозможно же перечислять и то, что делала как советский писатель. Будет ли это компенсировать отсутствие партийного билета?

Эти соображения заставляют меня просить заранее Литфонд после моей смерти и кремации похоронить меня на литературных мостках Волкова кладбища, где не спрашивают номер партийного билета и довольствуются принадлежностью к корпорации.

Простите, что я пишу, ударяя педаль на минор. Это невольно. Скажу откровенно — не могу привыкнуть к бюрократизму во всех инстанциях жизни, потому что помню хорошо весну революции и ту простоту отношений в Смольном и в Питере, которым давал тон Владимир Ильич и которая не привилась в Москве.

Целую Вас крепко несмотря на беспартийность

Сердечно Ваша Алтаева»[262].

Бокий и ему подобные большевики, вероятно, смогли понять и постигнуть происходящее раньше и глубже других. В этом кроется начало их трагедии. Вспомним март 1918 г. Жаркие партийные баталии по поводу Брестского мира. Впервые высказанный Лениным тезис о спасении революции любой ценой. Именно Бокий и его окружение начали активное сопротивление этой «любой цене». Им приклеили ярлык «левых коммунистов», по существу, догматиков идеи. Они пытались сопротивляться, и за это их стали все дальше отодвигать на задний политический план. Кем стали уже в середине 20–х годов когда–то наиболее крупные партийные организаторы Яковлева, Бубнов, Бокий и другие их единомышленники? На первый план выдвинулись совершенно другие лица, которые и стали диктовать правила. С их помощью принцип достигать, как казалось, необходимого «любой ценой» набирал силу. В светлое общество будущего должны, обязаны радостно и с песней идти все. И неважно, что кому–то хочется не петь, а рыдать. И неважно, что любая революция режет по живому, что революционные потрясения раскололи страну, лишили родины миллионы людей, разбили семьи, породили кровь и злобу. Должны идти. А кто не хочет, того заставим. Или уничтожим. И ведь верили, искренне верили, что это справедливо.

Трагедия Бокия и ему подобных большевиков была, на наш взгляд, в том, что они понимали ту свою роль и ту свою ответственность за разжигание когда–то пусть и справедливого революционного гнева в массах, из которых и вырос страшный монстр террора. Справиться с ним оказалось невозможно.