История сионизма

На следующем конгрессе (Карлсбад, 1923) были подтверждены решения, принятые двумя годами ранее. К ним добавили заявление о том, что пробуждение Востока — это один из важнейших факторов мировой политики и что еврейский народ должен включиться в этот процесс[353]. Тем временем ситуация в Палестине стала гораздо спокойнее. Еще два года спустя, на 14-м сионистском конгрессе в Вене, Вейцман объявил, что отношения с арабами улучшились и что Палестина на нынешний момент — самый спокойный район Ближнего Востока. Соколов с надеждой говорил о том дне, когда сионисты и арабы будут заседать вместе на общем палестинском конгрессе. Бродецкий считал, что до тех пор Исполнительному комитету следует воздержаться от любых поступков, которые сделают невозможным дальнейшее сотрудничество между евреями и арабами. Бен-Гурион высказал мысль, что евреи как восточный народ должны с глубочайшей симпатией следить за процессом национального возрождения других восточных народов. Вейцман заявил, что евреи должны проявить инициативу на Ближнем Востоке и внести свой вклад в развитие этой области в духе искренней дружбы и сотрудничества с арабами. У сионистских лидеров не возникало ни тени сомнения в том, что их действия в Палестине абсолютно правильны и полностью согласуются с еврейскими представлениями о справедливости — ведь «в противном случае мы никогда бы так не поступали» (Соколов)[354].

Высказывались и противоположные мнения. В большинстве официальных выступлений на сионистских конгрессах подчеркивались высокие моральные и интеллектуальные качества арабов («умеренность, прилежность, чистота в семейной жизни» — Раппин) и снова и снова подтверждалось стремление к арабо-еврейской дружбе. Однако все эти заявления не были адресованы кому-либо конкретно; это были просто декларации, не влекущие за собой каких-либо практических последствий. Выборный орган палестинских евреев — Временный Совет — не проявлял в этом отношении почти никакой инициативы: один современник писал, что Временный Совет не сделал ничего, чтобы создать атмосферу взаимопонимания, которая свидетельствовала бы о политической зрелости еврейской общины[355]. Лидеры палестинских евреев были слабы и неспособны на эффективные действия; и даже если бы они всерьез поставили перед собой цель добиться дружбы с арабами, это все равно бы им не удалось. Кроме того, далеко не все палестинские евреи были настроены оптимистично.

Кое-кто соглашался с Жаботинским, что рано или поздно арабы смирятся с существованием большого и растущего с каждым годом йишува; однако не было никаких оснований предполагать, что это случится в обозримом будущем. Эту точку зрения выразил Гликсон, в 1923 г. критиковавший заявление Вейцмана о том, что в подавляющем большинстве феллахи относятся к евреям дружелюбно: «Мы с нетерпением ждем этого дня… но в настоящий момент это — всего лишь пустые фразы и вредные иллюзии». И даже Берл Кацнельсон, самый уважаемый из лейбористских лидеров, был гораздо более бескомпромиссен в этом вопросе, чем деятели европейского сионизма, которые строили радужные планы вдали от суровых реалий Палестины. Многие палестинские евреи интуитивно чувствовали, что их интересы коренным образом расходятся с интересами арабов. Нельзя утверждать, будто они окончательно утратили надежду достичь примирения. Но им было легче, чем европейцам, принять концепцию политики силы. Они верили, что йишув со временем станет более многочисленным и с его усилением арабам постепенно придется смириться с еврейской колонизацией.

ЖАЛОБЫ АРАБОВ

События 1921–1929 гг., на первый взгляд, подтверждали эти надежды: арабы сохраняли относительное спокойствие, а между лидерами сионизма и арабского национального движения в Иерусалиме, Аммане, Каире и других крупных центрах установились стабильные политические и социальные контакты. Согласно свидетельству полковника Киша, Исполнительный комитет сионистской организации настойчиво стремился достичь взаимопонимания с арабами, а в общественном мнении арабов набирали силу терпимость и готовность следовать указаниям мандатного правительства[356].