История сионизма

Эта яркая речь разоружила оппозицию, но не убедила ее. Вейцман обвинил Вольфсона в том, что тот обращался к русским сионистам в таких выражениях, которые использовал немецкий канцлер по отношению к русским студентам-нигилистам. Не подвергая сомнению деловой опыт соперника, Вейцман считал, что движение просто не в состоянии развиваться по тем же принципам, по которым строится надежное коммерческое предприятие. Он доказывал, что один или два человека, живущих в Кельне, вдалеке от основного течения еврейской жизни, не в состоянии решить ни культурные, ни колонизаторские задачи движения[121]. Но какие бы обвинения оппозиция не выдвигала против Вольфсона, у нее все же не было альтернативной кандидатуры, способной возглавить движение, и уходящего лидера попросили остаться. Вольфсон согласился, но без особого энтузиазма. Здоровье его уже было неважным, и ему приходилось тратить больше времени на лечение, чем на работу. Никаких серьезных решений принято не было; окончательный обмен мнениями был просто отложен.

Лидеры русского сионизма отнеслись к Гамбургскому конгрессу как к большому бедствию и еще больше укрепились в решении отправить Вольфсона в отставку на следующем (10-м) конгрессе, который должен был состояться в Базеле в августе 1911 года. Один из первых спикеров, Адольф Бем, говорил, что старался не критиковать Вольфсона, так как президент был явно болен. «Не волнуйтесь, — замечал Вольфсон. — Моя болезнь здесь, — он указывал на сердце, — а не здесь, — указывал на голову»[122]. Давая отпор всем атакам, Вольфсон находился в боевом духе, но он решил сложить с себя обязанности перед тем, как откроется следующий конгресс. Вновь избранный Исполнительный комитет состоял из двух немецких сионистов: д-ра Хантке и профессора Варбурга (который являлся президентом Внутреннего Действующего Комитета), и трех русских сионистов-ветеранов: Виктора Якобсона, Шмарьяху Левина и Наума Соколова. Местом пребывания нового Исполнительного комитета был выбран Берлин. Так как Вольфсон покидал пост по собственному желанию, конгресс закончился на ноте примирения: Членов поблагодарил уходящего президента, а Усишкин назвал его настоящим героем-объединителем. Так наступил новый и, как надеялись, более счастливый период в истории движения.

Вольфсон принял руководство с очень тяжелыми предчувствиями, которые более чем оправдались. Сионисты, как писал Гарри Захер, не отличаются великодушием по отношению к своим лидерам, и Вольфсон понимал это. У тех, кто сражался с ним, он вызывал, по меньшей мере, недоумение: посредственность, лесоторговец… Когда он ушел в отставку, его здоровье расстроилось, и через два года он умер, не сумев использовать возможности, которые появились у движения во время I мировой войны. Последующие поколения сионистов отнеслись к Вольфсону менее сурово, чем его современники: «Роль преемника не драматическая: для нее требуются скорее прозаические, чем героические качества. Но если ожидается неминуемое крушение, хозяин буксира, который приведет измятое штормом судно в родной порт, оказывает значительную услугу. Такую услугу оказал Вольфсон сионизму, и никто другой не мог в то время и при тех обстоятельствах сделать это так же хорошо»[123].

Борьба между политическим и «синтетическим» сионизмом (впервые сформулированная Вейцманом в речи на 8-м конгрессе) закончилась. Вместе с Вольфсоном ушел Нордау. На 11-м, последнем предвоенном, конгрессе тон был задан речью Соколова, так как Нордау отказался приехать. Канн ушел еще раньше. Так же поступил Александр Марморек и другие члены внутреннего кружка Герцля. Руководство движением теперь перешло в руки представителей восточноевропейских евреев. Возник серьезный конфликт, но по прошествии времени становится ясно, что его источник следует искать не только в личной враждебности и расхождениях в стиле руководства, но и в основных разногласиях по поводу политического курса. Прежние лидеры, несмотря на их осторожность, все же не пренебрегали практической работой в Палестине; новая исполнительная власть была не в состоянии сделать больше. Никто не был большим противником дипломатических переговоров, чем Вейцман, однако по прошествии нескольких лет жесткий оппонент политического сионизма стал главным сионистским дипломатом и добился заключения «хартии», о которой мечтали Герцль и Нордау. Это было одно из многочисленных проявлений иронии судьбы в истории сионистского движения.