История Сицилии

В Марторане есть два портрета, оба написаны с живых людей. Первый, на смотрящей на запад стены на северной стороне нефа, около входа, изображает основателя храма, Георгия Антиохийского. Состояние портрета оставляет желать лучшего. Флотоводец, человек восточного облика и старше своих лет, простерся ниц перед Богородицей. Голова Георгия сохранилась с древности, притягивающая взгляд фигура Богородицы почти не пострадала от времени, но вот тело флотоводца имеет отчетливые следы повреждений, а неумелая реставрация придала Георгию подобие черепахи. Куда лучше смотрится изображение на южной стене, где взору предстает сам король Рожер, символически венчаемый на правление Христом. Он стоит, слегка подавшись вперед, этакая сугубо византийская фигура в длинной накидке и столе; корона и драгоценные подвески заставляют вспомнить константинопольские реликвии; даже руки Рожер поднимает от локтей, как принято у молящихся греков. Над головой короля большие черные буквы на золотом фоне объявляют его POΓEPIOΣ PHΞ, то есть «королем Рожером», Rogerios Rex. Это бескомпромиссное использование греческого алфавита ради отображения латинского словосочетания менее любопытно, чем может показаться; во времена Рожера обычно по-гречески короля называли базилевсом, но это слово настолько прочно ассоциировалось с византийским императором, что его употребление было попросту немыслимо в данном контексте. Но все же простая транслитерация оказывает воздействие на зрителя, особенно когда замечаешь арабскую надпись на соседней колонне; она словно передает самый дух норманнской Сицилии.

Это тоже прижизненный портрет, единственное сохранившееся изображение короля, которое мы можем смело признать подлинным. На нас смотрит смуглокожий мужчина на пороге среднего возраста, с густой бородой и длинными волосами, что волной ниспадают ему на плечи. Само лицо можно назвать греческим – или итальянским; впрочем, в чертах проглядывает и нечто семитическое. Вряд ли можно отыскать изображение, менее соответствующее традиционному представлению о норманнских воинах. Конечно, всегда опасно «вычитывать» слишком многое из портретов; но даже в столь «духовных» и формализованных картинах наподобие мозаик из Мартораны обнаруживаются некие малые подробности, некие вдохновляющие «штришки», бесконечно крохотные детали, которые словно оживляют короля Рожера. Мы, безусловно, видим перед собой южанина и уроженца Востока, правителя тонкого ума и безграничной изворотливости; государственного деятеля, для которого дипломатия, сколь угодно затейливая, является более естественным оружием, чем меч, и для которого золото, пускай развращающее, более эффективная валюта, чем кровь. Еще перед нами покровитель наук, любитель искусств, а также интеллектуал, не чуждый глубоких размышлений о науке управления, правящий умом, а не сердцем; идеалист, лишенный фантазий; деспот, от природы справедливый и милосердный, узнавший, к своему великому сожалению, что даже милосердие порой следует смягчать во имя правосудия.

Можно было бы далее упомянуть бесчисленное множество других памятников эпохи Рожера, но все-таки эта книга – история, а не путеводитель. Придется ограничиться теми, которые имеют историческую значимость, и среди них особняком стоит Палатинская капелла. Когда Роберт Гвискар и его брат пробивались с боями к арабскому Палермо, они разместили свою «штаб-квартиру» в старой сарацинской крепости, которую отремонтировали и укрепили и которая стала со временем не только резиденцией правительства, но и королевским дворцом. Уже в 1129 году, еще до того, как сделаться королем, Рожер приступил к строительству личной часовни на верхнем уровне – с видом на внутренний двор. Работа шла медленно, но в Вербное воскресенье 28 апреля 1140 года часовню освятили во имя святого Петра и формально предоставили ей привилегии, соответствующие палатинскому статусу[56].

Именно в этом здании гораздо более явно, чем где-либо еще на Сицилии, мы наблюдаем визуальное воплощение политического чуда норманнской Сицилии – мнящееся совершенно естественным слияние всего лучшего в латинской, византийской и исламской традициях в невероятно гармоничном шедевре. Формой капелла представляет собой западную базилику, с центральным нефом и двумя боковыми проходами, разделенными рядами античных гранитных колонн, причем каждая богато украшена позолоченными коринфскими капителями; взор притягивают пять ступеней, которые ведут к хору. Тоже западный, однако побуждающий вспомнить юг пол обильно инкрустирован с яркими мозаиками в стиле Космати[57], как и ступени, балюстрада и нижние фрагменты стен, не говоря уже об огромном амвоне (золото, малахит и порфир), по бокам которого высятся гигантские пасхальные подсвечники, настоящий бестиарий из белого мрамора пятнадцати футов высотой.