Было уже поздно. В 3.30 со всех сторон стали поступать сообщения о воздушных налетах на советские города. Некоторые руководители (в точности известно о Маленкове и Мехлисе) не хотели верить этим отчаянным сигналам[82]. Сталин, который незадолго до этого лег спать, был разбужен телефонным звонком Жукова. Час спустя в Кремле собрались все члены Политбюро. Молотов вызвал германского /22/ посла. Телефоны звонили не переставая: из приграничных округов сообщали о том, что и сухопутные войска нацистов во многих точках перешли в наступление, и просили инструкций. Вернувшись после встречи с Шуленбургом, Молотов произнес только: «Германское правительство объявило нам войну». «Наступила длительная, тягостная пауза», — комментирует Жуков[83].
Над Москвой давно уже взошла заря воскресенья, 22 июня. Народ готовился по-праздничному провести этот выходной день. Как и во многих других городах страны, люди ни о чем не подозревали. Первые слухи начали распространяться поздним утром. Но советским гражданам пришлось ждать до полудня, прежде чем они услышали по радио, что началась война. Один из свидетелей, оказавшихся в то утро в советском посольстве в Берлине (представители посольства также были вызваны ночью к Риббентропу, где услышали страшную весть), рассказывает, что сотрудники буквально прилипли к радиоприемникам, поскольку всякая связь с Москвой была прервана. Но из Москвы слышались лишь обычные передачи и музыка мирного времени. Наконец в полдень выступил Молотов.
Сталин не обращался к советскому народу до 3 июля. Не предусмотренная им немецкая агрессия и сразу же обрисовавшаяся на границах военная катастрофа произвели на него сокрушительное действие. Первым о его растерянности поведал в 1956 г. Хрущев. Мало кто рассказал об этом так откровенно. Имеется, во всяком случае, достаточно подтверждений того, что Сталин пережил тогда тяжелый психологический кризис. Уже в ту трагическую ночь, когда Жуков разбудил его своим звонком, он долго молчал, так долго, что его собеседник был вынужден спросить: «Вы меня поняли?»[84] Потом, после первого катастрофического дня войны, он дал выход раздражению при встрече с сотрудниками Генерального штаба. Затем он уединился в своей резиденции, не желая ни видеть, ни слышать никого. Труднее установить, сколько продлилось это уединение. Хрущев говорил про «длительный период». Один писатель, имевший доступ к закрытым документам, — о нескольких «десятках часов». Из воспоминаний Главного маршала артиллерии Воронова можно заключить, что речь шла о нескольких днях[85]. Расчеты, на которых Сталин с 1939 г. строил свою политику, внезапно рухнули. /23/
Примечания
1.
2.
3.
4. Более подробно эти события рассматриваются в первом томе настоящего исследования.
5. Правда, 30 марта 1940 г.
6. Более подробно см.
7. Об этом эпизоде см
8. См. по этому поводу:
9.
10. Правда, 1 ноября 1939 г.
11. Об этой первой фазе войны см.
12. Основные документы этого периода см. Storia dell’Internazionale comunista attraverso i documenti ufficiali. Milano, 1975, vol. 3, p. 474—506.
13. Ibid., p. 489.
14. См. проницательный анализ в отрывке из дневника Челесте Негарвилле, приведенном в:
15. Survey of International Affairs. 1939—1946. The Initial Triumph of the Axis, edit. by Arnold and Veronica M. Toynbee. London, 1958, p. 49.
16.
17.
18.
19.
20.