История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг.

Даже урезанный подобным образом нацистский замысел, как можно видеть, отличался грандиозностью притязаний[7]. Гитлер к тому же не отказывался от других целей: он по-прежнему требовал захвата Ленинграда. Мало того, он вынашивал гигантские планы на период после победы своих войск на юге. Эти планы включали, в частности, поворот германских армий от Сталинграда фронтом на север и их наступление вдоль Волги до самой Москвы, а также прорыв в южном направлении с выходом на Ближний Восток, в район, жизненно важный для Британской империи[8]. Чтобы восполнить потери, Гитлер заставил союзников Германии — румын, венгров, словаков и итальянцев — предоставить в ее распоряжение еще более многочисленные контингенты войск, чем в предыдущем году.

Немецкое наступление началось 28 июня атакой на Воронеж. Двумя днями позже гитлеровцы нанесли удар южнее. Советское командование по-прежнему считало, что целью противника остается Москва. Контрудары поэтому наносились преимущественно с севера на юг, дабы предотвратить прорыв врага в район Центральной России. Эти усилия смогли сдержать натиск наступающих в направлении Воронежа, но не отбросить их назад. Немцы между тем нацеливались не на Москву, а в юго-восточном направлении, вдоль Дона. Когда это стало явным, главной заботой советского командования стала задача избежать новых катастрофических окружений на южном участке фронта. В первых числах июля Юго-Западному фронту было приказано отступать с боями в большую излучину, которую Дон образует в своем нижнем течении перед поворотом на запад и впадением в Азовское море[9].

Приказ № 227

По прошествии времени это решение выглядит если и не абсолютно верным, то, во всяком случае, и не совершенно ошибочным. В самом деле, советскому командованию удалось избежать окружения и уничтожения основных сил на юге, что было одним из главных намерений противника. Таково суждение советских военных историков, подтверждаемое по большей части и немецкими[10]. Но /71/ это только одна сторона дела. Отступление — всегда трудная операция. Тем более трудным оно было для армии и для народа, которые пережили страшный опыт 1941 г. Отступление проходило поэтому далеко не в строгом порядке. Правда, советские части продолжали оказывать сопротивление, как о том свидетельствуют цифры немецких потерь[11]. Но в целом эти бои были тяжелыми и неудачными для советской стороны. Личным составом подразделений легко овладевала паника, а штабами — чувство безнадежности. Наиболее искренние из мемуаристов впоследствии не скрывали этой горькой правды. Целые части беспорядочно скучивались у речных переправ, становясь легкой мишенью для германской авиации. В степи встречались разрозненные подразделения, не знающие, куда идти, и озабоченные лишь тем, чтобы убежать от стремительно надвигающегося противника[12]. Вперемешку с солдатами на восток в поисках спасения двигались группы беженцев. К моменту выхода на новые оборонительные рубежи советские дивизии были сильно измотаны и ослаблены.

В середине июля, когда немцы почти достигли крайней восточной точки излучины Дона, там, где он ближе всего подходит к крайней западной точке течения Волги, то есть Сталинграду, Советское Верховное Главнокомандование вынуждено было взять из своего стратегического резерва целых три армии — 62-ю, 63-ю и 64-ю — и бросить их на защиту этого города. Но в предвидении удара в более северном направлении эти армии были ранее сосредоточены у Тулы и Саратова, довольно далеко от того участка, над которым теперь нависла угроза. Спешно, но с большим трудом переброшенные к Сталинграду, они вынуждены были вступать в бой по частям, по мере прибытия на фронт[13].

Отступление деморализующе действовало на население. Красная Армия покидала плодоносные области в глубине России, которых захватчикам не удалось достигнуть даже в бедственный предыдущий год. К тому же если в 1941 г. гитлеровское нападение действительно захватило страну врасплох, то 12 месяцев спустя ссылка на это обстоятельство уже не убеждала. «Были казаки, да все вышли. Наши деды на Дон врага не пускали...» — бросила в лицо генералу Батову женщина в одной из покидаемых станиц[14]. Молодой лейтенант Некрасов, который станет позже известным писателем, долго помнил испытующие, молчаливо вопрошающие взгляды, которыми провожали его, уходящего на восток, крестьянки в придорожных селах. Да и уроженцам областей, далеких от этих мест, «горькое лето» 1942 г. казалось «более страшным, чем лето 1941 г.»: гнетущее чувство «смертельной опасности» охватило страну даже больше, чем годом раньше[15].