История Тайной канцелярии Петровского времени

Первый раз, как мы видели, в протоколах Верховного тайного совета упоминается о докладе дел Ушаковым по Преображенской канцелярии под 21 декабря 1726 года. Отметки о таких докладах Ушакова встречаются в протоколах и журналах Верховного тайного совета от 16 января, 30 января и, наконец, 24 апреля 1727 года. Есть указ о делах Преображенской канцелярии, выпущенный Советом по представлению Ушакова, датируемый маем 1727 года. После манифеста от 26 мая 1727 года, которым было поведено: «Андрея Ушакова определить к другой команде, куда надлежит», Ушаков, уезжая в Ревель, как мы знаем, просит назначить лицо, чтобы передать «ведение» приказом. Неизвестно, какая резолюция последовала на эту просьбу, однако можно думать, что «ведение» это более никому не поручалось, потому что в дальнейшем — до самого упразднения Преображенского приказа — дела его или просто присылались в Совет в «выписках», или докладывались секретарем Патокиным.

Наконец, в 1729 году кн. Ромодановский, мучимый подагрой и каменной болезнью, просит освободить его от дел; ему была дана отставка и одновременно Преображенской канцелярии повелели «не быть».

Мы выше уже видели, что «ведение» дел «против первых двух пунктов» вменено было Сенату в прямую обязанность указом от 22 мая 1727 года; однако еще до этого указа в ведение Сената, возможно случайно, попадали подобные дела. Например, 9 сентября 1726 года на заседании Верховного тайного совета обер-прокурор Сената Бибиков и докладывал «о дьяконе, содержащемся в непристойных словах»; по решению Совета, «оное доношение отдано ему Бибикову по-прежнему и притом приказано, чтоб о том велели розыскивать и следовать в Москве сенатскому члену графу Мусину-Пушкину». После же майского указа 1727 года, представляя в Верховный тайный совет доношение о делах «по первым двум пунктам», Сенат прямо указывает, что они поступили к нему именно в силу этого указа. Тут же есть характерная фраза, что Сенат потому передает выписку об этих делах Совету, что «по тем делам… решения собою учинить не может». И Совет одобряет и подтверждает на будущее время практику, чтобы Сенату самому ничего не решать в делах «важных», а «с мнением докладывать Верховному Тайному Совету», что и исполнялось неукоснительно. Надо думать, однако, что так поступали только с особо «важными» делами; если же дело признавалось незначительным, то Сенат решал его самостоятельно, не доводя до сведения Совета. Например, в 1729 году Тобольская губернская канцелярия прислала для указа в Сенат уже расследованное ею дело, которое выросло из доноса живописца Буткеева на секретаря Баженова: дескать, тот, увидев портрет Петра II, нарисованный доносителем, заметил, что «персона» государя «написана… в дураческом платье», в чем Буткеев усмотрел «поношение особы Его Величества». Сенат 28 июля 1727 года вынес окончательный приговор по этому делу своей властью, не увидев в нем «важности» и соответственно не сочтя нужным послать его на утверждение в Совет. Был сделан вывод, что «Баженов те слова говорил не к поношению Его Императорского Величества персоны, а об оном живописце ве неисправном мастерстве», на основании чего доносчику Буткееву приговорили дать плетьми, «дабы впредь другие на то смотря, так продерзостно чинить… не дерзали». Делами по первым двум пунктам Сенат занимался сам, никогда не передоверяя их ведение своей канцелярии, как порой поступали другие учреждения, чинившие приговоры по экстрактам, подготовленным секретарями. При Сенате не было даже какого-либо относительно прочного учреждения для работы с такими делами. Имеются лишь не совсем определенные, туманные намеки на зачатки чего-то подобного в канцелярии Сената; есть основания полагать, что после майского указа 1727 года на усиление канцелярии Сената были переданы из канцелярии Верховного тайного совета бывшие приказные Тайной канцелярии, которые, видимо, и в канцелярии Совета составляли нечто вроде особого отделения. Таким образом, возможно, что в 1731 году, формируя свою канцелярию при Сенате, Ушаков нашел для нее более или менее подготовленные кадры приказных.