История Тома Джонса, найденыша (Книги 15-18)

— Хорошо, не верьте моим словам, — отвечал Джонс, — я располагаю более надежной порукой — залогом моей верности, — и он рассеет все ваши сомнения.

— Каким залогом? — спросила Софья с некоторым удивлением.

— Сейчас я покажу вам его, мой прелестный ангел, — сказал Джонс, беря Софью за руку и подводя ее к зеркалу. — Вот он, взгляните на эту очаровательную фигуру, на это лицо, на этот стан, на эти глаза, в которых светится ум. Может ли обладатель этих сокровищ быть им неверным? Нет, это невозможно, милая Софья; они навеки приковали бы самого Дориманта, самого лорда Рочестера. Вы бы в этом не сомневались, если бы могли смотреть на себя чужими глазами.

Софья покраснела и не могла удержаться от улыбки, но потом опять нахмурила брови и сказала:

— Если судить о будущем по прошедшему, то образ мой так же исчезнет из вашего сердца, когда я скроюсь с ваших глаз, как исчезает он в этом зеркале, когда я ухожу из комнаты.

— Клянусь небом, клянусь всем святым, он никогда не исчезнет из моего сердца! Ваша женская деликатность не может понять мужской грубости и того, как мало участвует сердце в известного рода любви.

— Я никогда не выйду замуж за человека, — сказала Софья очень серьезно, — который не научится быть настолько деликатным, чтобы перестать чувствовать это различие.

— Я научусь, — отвечал Джонс, — я уже научился. То мгновение, когда у меня появилась надежда, что Софья может стать моей женой, сразу этому научило; и с этого мгновения ни одна женщина, кроме вас, не способна возбудить во мне ни грубого желания, ни сердечного чувства.

— Справедливость этих слов покажет время. Ваше положение, мистер Джонс, теперь изменилось, и, могу вас уверить, я этому очень рада. Теперь у вас будет довольно случаев встречаться со мной и доказать мне, что и ваш образ мыслей тоже изменился.

— Вы ангел! — воскликнул Джонс. — Как мне отблагодарить вас за вашу доброту? И вы говорите, что вас радует благополучная перемена в моей жизни… Поверьте же, сударыня, поверьте, что вы одна дали цену этому благополучию, поскольку я ему обязан надеждой… Ах, Софья, не откладывайте ее осуществления! Я буду беспрекословно вам повиноваться. Не смею ничего вынуждать у вас больше, чем вы позволяете, но, умоляю вас, сократите срок испытания. Скажите, когда могу я ожидать, что вы убедитесь в истине того, что, клянусь вам, есть святая истина?

— Согласившись пойти так далеко, я прошу вас, мистер Джонс, не вынуждать у меня никаких обещаний. Убедительно прошу.

— Ради бога, не смотрите на меня так сердито, дорогая Софья! Я ничего у вас не вынуждаю, не смею вынуждать. Позвольте мне только еще раз просить вас назначить срок. Будьте милосердны: любовь так нетерпелива.

— Ну, может быть… год.

— Боже мой, Софья, вы назвали целую вечность!

— Может быть, немного раньше, — отстаньте от меня. Если ваша любовь ко мне такая, как я желаю, то, мне кажется, вы должны быть теперь довольны.

— Доволен! Не называйте моего ликующего счастья этим холодным словом… О, сладкая надежда! Быть уверенным, что придет благословенный день, когда я назову вас моей, когда все страхи исчезнут, когда я буду иметь высокую, несказанную, безмерную, упоительную отраду заботиться о счастье моей Софьи!

— Наступление этого дня зависит от вас, сэр.

— Ангел мой, божество мое! Слова эти сводят меня с ума от радости… Я должен, я не могу не поблагодарить милые уста, даровавшие мне блаженство.

И он заключил Софью в объятия и стал целовать так пылко, как никогда раньше не осмеливался.

В эту минуту Вестерн, подслушивавший некоторое время у дверей, ворвался в комнату и закричал на охотничий лад:

— Ату ее, малый, ату, ату! Вот так, вот так, горько! Ну что, покончили? Назначила она день? Когда же — завтра или послезавтра? Не вздумайте откладывать и на минуту дольше — я уже решил.

— Позвольте вас просить, сэр, — сказал Джонс, — не заставляйте меня быть поводом…

— Ступай ты со своими просьбами… Я думал, в тебе больше огня н ты не поддашься на девичьи штучки… Все это вздор, поверь мне. Фигли-мигли! Она готова под ненец хоть сейчас. Разве не правда, Софи? Ну признайся же, скажи хоть раз в жизни правду! Что ж ты молчишь? Почему не отвечаешь?

— Зачем же мне признаваться, сэр, — отвечала Софья, — если вы так хорошо знаете мои мысли?

— Дельно сказано! Так ты согласна?

— Нет, сэр, я своего согласия не давала.

— Так ты не хочешь за него ни завтра, ни послезавтра?

— Нет, сэр, у меня нет такого желания.

— И я скажу тебе почему: потому что тебе нравится быть непослушной, мучить и раздражать твоего отца.

— Пожалуйста, сэр… — вмешался Джонс.

— Да и ты тоже — щенок, не больше того! — остановил его Вестерн. Когда я ей запрещал, так только и было, что вздохи, да слезы, да тоска, да письма. Теперь я за тебя, а она — прочь. Лишь бы наперекор. Она, видишь ли, выше того, чтобы подчиняться приказаниям отца и слушаться его советов, все дело в этом. Ей бы только досаждать и перечить отцу.

— Чего же папеньке от меня угодно? — спросила Софья.

— Чего мне от тебя надо? Дай ему руку сию минуту!

— Извольте, сэр, я вам повинуюсь. Вот моя рука, мистер Джонс.