История Тома Джонса, найденыша (Книги 7-14)

Миссис Миллер целый вечер расточала хвалы Джонсу, и ми стер Андерсон вторил так горячо, что его не раз подмывало рассказать о неудачном грабеже. К счастью, однако, он настолько владел собой, что удержался от признания, которое было бы тем неуместнее, что миссис Миллер была женщина щепетильная и очень строгих правил; равным образом ему была хорошо известна болтливость этой дамы. II все же признательность мистера Андерсона была так велика, что едва не одержала в нем верх над благоразумием и стыдом и не побудила разгласить вещи, позорившие его доброе имя, лишь бы только не опустить ни одного обстоятельства, выставлявшею в выгодном свете его благодетеля.

Глава XI, которая поразит читателя

Мистер Джонс явился немного раньше назначенного времени и раньше, чем вернулась леди. Ее задержала не только отдаленность дома, в котором она обедала, но и разные другие обстоятельства, очень досадные для человека в таком душевном состоянии. Героя нашего провели поэтому в гостиную; и не успел он оглядеться, как дверь отворилась и в комнату вошла… не кто иная, как сама Софья, покинувшая театр до окончания первого действия. Как мы уже сказали, пьеса была новая, и две большие группы зрителей, одна шикавшая, а другая аплодировавшая, подняли в театре неистовый шум и даже драку, что перепуганная героиня наша рада была отдаться под покровительство одного молодого джентльмена, благополучно проводившего ее до портшеза.

Так как леди Белластон сказала, что вернется домой поздно, то Софья, не ожидая встретить кого-нибудь в гостиной, быстро вошла туда и направилась прямо к зеркалу напротив двери, ни разу не взглянув в дальний конец комнаты, где Джонс стоял застывшей без движения статуей. Разглядывая в зеркале свое прекрасное лицо, Софья заметила эту статую; оглянувшись, она убедилась, что перед ней не призрак, а явь, пронзительно вскрикнула и едва не упала без чувств, прежде чем Джонс подоспел к ней и подхватил в свои объятия.

Изобразить взгляды и мысли любовников в эту минуту выше моих сил. Судя по наступившему молчанию, чувства их были так велики, что им самим не под силу было их выразить. Как же браться за эту задачу мне? К несчастью, лишь немногие из моих читателей бывали настолько влюблены, чтобы из собственного опыта заключить о происходившем в сердцах Джонса и Софьи.

Наконец Джонс нарушил молчание, проговорив срывающимся голосом.

— Я вижу, сударыня, вы удивлены…

— Удивлена! — повторила Софья. — Да, конечно удивлена. Почти не верится, что вы тот самый человек, каким кажетесь.

— Да, тот самый, моя Софья. — извините, сударыня, что я решился назвать вас так, — тот самый несчастный Джонс, которого, после стольких разочарований, судьба наконец милостиво привела к вам. Ах, Софья, если бы знали вы, сколько мучений я вытерпел во время этой долгой, бесплодной погони!

— Погони за кем? — спросила Софья, немного овладев собой и приняв сдержанный тон.

— Зачем этот жестокий вопрос? — отвечал Джонс. — Нужно ли говорить, что за вами!

— За мной? Разве у мистера Джонса есть ко мне какое-нибудь важное дело?

— Иным это дело может показаться важным, сударыня, — сказал Джонс, подавая ей записную книжку, — надеюсь, что вы найдете в ней все в сохранности.

Софья взяла записную книжку и хотела ответить, но он перебил ее:

— Не будем, молю вас, терять драгоценных мгновений, так милостиво посылаемых нам судьбой. Ах, Софья! У меня есть к вам дело гораздо более важное. Позвольте мне просить у вас на коленях прощения!

— Прощения? Но после всего случившегося, после всего, что мне говорили, разве можете вы ожидать, сэр…

— Я едва соображаю, что говорю, — отвечал Джонс. — Боже мой! Нет, я не решаюсь просить у вас прощения. Ах, Софья! С этой минуты забудьте даже и думать обо мне, несчастном. Если когда-нибудь воспоминание обо мне проникнет к вам украдкой и смутит ваш драгоценный покой, подумайте о моем недостойном поведении: пусть случай в Эптоне навсегда изгладит меня из вашей памяти.

Софья стояла вся трепещущая. Лицо ее сделалось белее снега, а сердце готово было выскочить из груди. Но при упоминании об Эптоне румянец покрыл ее щеки, а глаза, до тех пор опущенные, обратились на Джонса с выражением презрения. Он понял этот молчаливый упрек и отвечал так:

— Ах, Софья, единственная любовь моя. Вы не можете ненавидеть или презирать меня за то, что там случилось, больше, чем сам я ненавижу и презираю себя, но, право же, сердце мое всегда оставалось верным вам. Оно не принимало никакого участия в безрассудстве, которое я совершил; даже тогда оно неизменно принадлежало вам. Хотя я отчаялся когда-нибудь обладать вами, отчаялся даже увидеть вас, но ваш прелестный образ неотступно стоял передо мной, и я не мог серьезно полюбить другую женщину. Но если бы даже сердце мое было свободно, та, с которой я случайно сошелся в этом проклятом месте, не возбудила во мне серьезного чувства. Поверьте, мой ангел, с того дня я ее ни разу больше не видел и не имею ни малейшего желания видеть.