История уголовного розыска. 1918–1999

К тому же любая мало‑мальски приличная преступная группировка в те годы имела на вооружении как минимум пистолеты и охотно пускала их в дело при любом удобном случае. Гремевшие в разных уголках большого города выстрелы в военные годы стали обыденностью. И, по мере того как фронт откатывался от Москвы на запад, выстрелы в самой столице звучали все чаще. Пик организованной преступности пришелся как раз на победный 1945‑й и первый послевоенный 1946 годы. И только к концу 1947 года с бандитизмом в Москве было покончено.

Москву очищают от криминального сброда

А его за годы войны накопилось предостаточно. Помимо бандитских группировок в Москве орудовали воры и аферисты, спекулянты и барыги. В голодное военное время эта публика вела барский образ жизни: кутила в коммерческих ресторанах, где за один обед можно было отдать месячный заработок простого советского служащего, проводила время в бильярдных и прочих увеселительных заведениях. К концу войны в городе действовали десятки подпольных борделей с большим выбором девочек. Один из таких домов свиданий столичные оперативники обнаружили в самом центре города, в Гнездниковском переулке, в подвале одного из жилых строений. В первые годы войны подвал использовали как бомбоубежище, а летом 1943‑го, когда в Москве уже не звучали сигналы воздушной тревоги, предприимчивые граждане оборудовали в заброшенном подвале бордель.

Значительно возросло количество разбойных нападений на граждан и хулиганских выходок. С наступлением темноты в московских дворах ходить поодиночке было крайне опасно: можно было легко нарваться на грабителей. Причем острый дефицит продуктов и предметов первой необходимости вынуждал совершать преступления корыстной направленности даже тех, кто в иные годы никогда не встал бы на путь криминала.

Настоящий бич Москвы первых послевоенных лет — кражи денег и продуктовых карточек. Помните знаменитую сцену из телефильма «Место встречи изменить нельзя», где вор‑рецидивист Костя Сапрыкин по кличке Кирпич подрезал сумочку у гражданки в трамвае и попытался стащить кошелек? Таких «Кирпичей» в те годы в Москве развелось немало. Ситуацию осложняли и явные пробелы в тогдашнем советском законодательстве. Уголовный кодекс сурово карал расхитителей социалистической собственности, зато крайне лояльно относился к тем, кто посягал на имущество граждан. За кражи личного имущества УК РСФСР, например, предусматривал наказание до… одного года лишения свободы. Разумеется, столь смешные санкции вряд ли могли кого‑нибудь остановить, особенно в условиях всеобщего голода и нищеты.

Руководство НКВД неоднократно предлагало увеличить наказание за кражи — хотя бы до трех лет. И только в 1947 году милицию услышали: 4 июня Президиум Верховного Совета СССР принял указы, предусматривавшие значительное ужесточение наказания за посягательства на имущество граждан. Так, за кражу отныне предусматривалось наказание в виде заключения в лагерь на срок до шести лет. Если кража была совершена в составе преступной группы или повторно, то срок заключения возрастал до десяти лет. А за разбой, то есть за нападение с целью завладения чужим имуществом, соединенное с насилием или угрозой насилия, и вовсе можно было загреметь за колючую проволоку на срок до пятнадцати лет.

Неудивительно, что после принятия июньских указов волна краж резко пошла на спад. Если в 1947‑м в целом по стране за кражи было привлечено к уголовной ответственности свыше полумиллиона человек, то в следующем году — уже вдвое меньше.

Но это случится чуть позже. А пока, в первые послевоенные годы милиция Москвы явно не справлялась с валом преступности. И если в военные годы граждане в целом относились к этому терпимо, понимая, что основные силы государства направлены на борьбу с внешним врагом, то по окончании войны в обществе росло глухое недовольство, временами переходящее в открытую критику правоохранительных органов. Аналитики НКВД, внимательно следившие за настроениями в обществе, к концу 1945 года стали фиксировать все более откровенные высказывания москвичей относительно криминогенной ситуации в городе и бездействия милиции. Рабочие столичных заводов и в частных беседах, и на собраниях выражали откровенное недовольство недостаточными мерами борьбы с ворами и хулиганами, причем иногда не стеснялись в выражениях. Так, один из рабочих фабрики «Гознак», участник Великой Отечественной войны, заявил, что сейчас, в мирное время, он опасается за свою жизнь больше, чем на фронте.