История унтера Иванова

— Она вам триста рублей ассигнациями в конверте послала, на какое-то ваше дело, — говорил музыкант, смотря на Иванова очень пристально, как бы проверяя, не смутится ли. — При мне его посылали. Сначала ждала, что сами придете, а потом и послала.

— Ну, так ваш Василий Козьмич те деньги присвоил и сам расписку за меня написал, — сказал вахмистр. — Где он? Проведите меня к нему. Посмотрим, что мне скажет?

— То и дело, что отвесть вас к нему не могу, как он с господами вместе до Москвы поехал.

— Ну и мазурик! — охнул Иванов. — Но как же госпоже написать, что ее-то надул…

— Ах, как все нехорошо! — горестно качал головой виолончелист. — Хотя, пожалуй, Дарье Михайловне сообщить следует, но как же огорчится!..

— Зато Василию Козьмичу вашему полковник по моему письму в Москве жару задаст, — горячился Иванов.

— Вот то-то, что не задаст, — развел руками музыкант. — Тут у него, видно, все было рассчитано, раз нанялся к барину одному под Смоленск, дочек его на фортепьяне учить, а господин полковник с Дарьей Михайловной под Калугу без задержки проехать должны… Ну и бессовестный! Так Дарью Михайловну обмануть! И в какие дни!

— Что за дни еще? — раздраженный его кудахтаньем, спросил Иванов.

— Так ведь в канун отъезда нам обоим вольную она схлопотала. А Василий Козьмич в ответ вдруг такое мошенство!.. Фу-фу-фу!.. Да нет! И я про то нонче же напишу, прямо в Калугу… Только вы не подшутили ли надо мной?

— Вот вам крест, что никакого Василий Козьмича у себя не видывал и денег не получал, — скинув фуражку, перекрестился Иванов. — А насчет писания письма, то как знаете. По мне, пожалуй, раз денег не вернешь, то и огорчать ее не след… Прощайте!

«Шутка сказать — пропустил дуром триста рублей, — думал Иванов, шагая в полк. — Сколько лет их горбом зарабатывать! Я дурак дураком тянул да раздумывал, а лысый Козьмич не сплоховал. Вот так музыкант! Занятием таким бог умудрил! Конечно, на новое обзаведение по вольному состоянию те деньги ему вот как пригодятся… И расписку подделать не посовестился… Но я-то, я-то, раззява, лентюх, телюлюй бестолковый!..»

18

Это огорчение о прошедших «мимо носа» больших деньгах начало темную полосу жизни Иванова. Перед пасхой барону Пилару предложили в командование Орденских кирасир. Полк был армейский, но прославленный в боях, и высшее начальство намекнуло полковнику, что через несколько лет он возвратится в гвардию уже генералом. Пилар простился с эскадроном и сдал его произведенному в ротмистры Бре верну, в помощники которому генерал Орлов перевел из лейб-эскадрона штаб-ротмистра Эссена 2-го. Фон Эссен был известен как знаток строя и манежной езды, а также как ругатель и драчун. У него только что вышла в лейб-эскадроне резкая стычка с поручиком Лужиным, за которую командир полка арестовал обоих на неделю домашним арестом. В полку говорили, что генерал перевел Эссена в 3-й эскадрон, чтобы Бреверн усмирил его своим влиянием, а тот, в свою очередь, внес больше щегольства в выучку людей. Однако все вышло иначе. Простудившись на пасхе, когда делал визиты, Бреверн захворал воспалением в легких, потом ему предписали длительную поправку, и, взяв полугодовой отпуск, он уехал с семьей в Эстляндию. А командующим эскадроном стал фон Эссен. С этим новым немцем у Иванова отношения сразу не заладились. За то, что почти никогда не ругался и не дрался, Эссен окрестил его бабой еще при Бреверне. Теперь же начал корить перед фронтом:

— Разве ты вахмистр?.. Тебе в богадельне место, раз весь эскадрон испортил своими нежностями.

Такое отношение начальства не замедлило сказаться на поведении кирасир. Раньше все знали, что барон Пилар и Бреверн поддержат любой приказ Иванова и за непослушание крепко подтянут. Теперь же трое пьяниц кирасир во главе с ефрейтором Козяхиным завели обыкновение прогуливать с вечера субботы до утра понедельника, хотя полагалось к воскресной вечерней поверке являться в эскадрон. На замечания вахмистра отмалчивались или грубили и скоморошничали на потеху остальным, а глядя на них, стали заметно распускаться и другие. Вскоре уже чуть не треть кирасир небрежно чистила лошадей, убирала эскадронное помещение, грязней содержала амуницию и оружие. И за все это фон Эссен, примечавший любой непорядок, прежде всего ругал и грозил сменить вахмистра.

— Вот до чего ты их распустил, Иванов! — корил он. — Бей по зубам, валяй фухтелями, — разом шелковыми станут.

Тут Иванов доложил, что двое главных гуляк — кавалеры знака святой Анны, избавляющего от телесных наказаний, и этими словами только подлил масла в огонь.

— Бей в мою голову! Плевал я на их Анну! — взбесился Эссен. — Я за эскадрон перед графом отвечаю. В законе сказано, что Анны вовсе лишают, ежели свинским поступком позорят честь солдата. Вот ты и подводи их под такую статью — да на зеленую улицу! А не станешь по-моему служить, то разом из вахмистров слетишь…