История величия и падения Цезаря Бирото

— Дорогой друг, — сказал прославленный Годиссар, улыбаясь Фино, — написано великолепно. Черт побери! Здорово мы ударились в науку! Мы не виляем, берем быка за рога. Ах! Я вас от души поздравляю. Вот это — полезная литература.

— Изумительный проспект! — с восторгом воскликнул Попино.

— Проспект с первого же слова губит «Макассарское масло», — заявил Годиссар и, встав с важным видом, произнес, отчеканивая каждое слово и подкрепляя его жестами парламентского оратора: «Ничто не способствует — росту — волос! Нет — безвредной — краски — для — волос!» О, о, вот в чем залог успеха: современная наука не опровергает обычаев древних. Убедительно и для старых, и для молодых. Старику вы скажете: «Да, да, сударь, древние греки и римляне были правы, не так-то уж они были глупы, как некоторые думают». А молодому человеку заявите: «Милый юноша, вот еще новое открытие, которым мы обязаны просвещению, мы движемся вперед! Чего только не даст нам еще пар, разные там телеграфы и прочие открытия. Это масло — результат исследований господина Воклена!» А не напечатать ли нам выдержку из сообщения господина Воклена в Академии наук, подтверждающую наши заверения! Вот будет замечательно! А сейчас, Фино, за стол! Закусим и выпьем на славу! Осушим бокал шампанского за успех нашего Попино!

— Мне думается, — скромно сказал автор, — что время легкомысленных и шутливых проспектов миновало; мы вступаем в эру науки, — необходим докторальный, авторитетный тон, иначе не завоюешь публику.

— Вспрыснем же это масло. Язык у меня так и чешется, руки зудят, — я стану представителем всех, кто возится с волосами. Никто из них не дает больше тридцати процентов скидки, надо пойти на сорок процентов, и я берусь продать сто тысяч флаконов в полгода. Я атакую аптекарей и москательщиков, бакалейщиков и парикмахеров, и за сорок процентов они околпачат своих покупателей.

Молодые люди ели, как львы, пили, как мушкетеры, и опьянялись будущим успехом «Кефалического масла».

— Это масло крепко ударяет в голову! — со смехом воскликнул Фино.

Годиссар исчерпал все возможные каламбуры со словами «масло», «волосы», «голова». За десертом среди взрывов гомерического хохота три приятеля, несмотря на тосты и взаимные пожелания всяческого благополучия, расслышали удары дверного молотка.

— Верно, дядя надумал прийти навестить меня! — воскликнул Попино.

— Дядя? — сказал Фино. — А у нас даже нет лишнего стакана!

— Дядя моего друга Попино — судья, — пояснил Годиссар Андошу Фино. — Не вздумай подтрунивать над ним, он спас мне жизнь. Ах, кто побывал в моем положении, лицом к лицу с гильотиной, когда — «чик, и прощай шевелюра!», — прибавил он, жестом изображая движение рокового ножа, — тот вечно будет помнить почтенного следователя, сохранившего ему глотку для шампанского! Даже мертвецки пьяный, он не забудет своего спасителя. Да и ты, Фино, не зарекайся. Может, и тебе понадобится когда-либо господин Попино. Черт побери! не будем же скупиться на поклоны.

«Почтенный следователь» действительно справлялся у привратницы о племяннике. Узнав его голос, Ансельм, чтобы посветить ему, спустился вниз со свечой в руке.

— Здравствуйте, господа, — сказал судья.

Прославленный Годиссар низко поклонился. Фино вперил в судью пьяный взор и нашел его простоватым.

— Здесь не роскошно, — заметил судья, окидывая взглядом комнату. — Ничего, дитя мое, хочешь стать большим человеком — начинай с малого.

— Какой глубокий ум! — шепнул Годиссар Андошу.

— Фраза из газетной статьи! — ответил журналист.

— А! Это вы, сударь! — сказал судья, узнав коммивояжера. — Какими судьбами?

— Сударь, я по мере своих слабых сил хочу способствовать преуспеянию вашего любезного племянника. Мы только что обсуждали проспект, прославляющий его масло, а вот перед вами и автор этого проспекта, который представляется мне лучшим образцом, так сказать, парикмахерской литературы.

Судья взглянул на Фино.

— Сударь, — продолжал Годиссар, — позвольте представить вам господина Андоша Фино, одного из самых выдающихся молодых литераторов, он пишет в правительственных газетах и о высокой политике, и о маленьких театрах. Пока он — орудие в руках других, но будет и сам вершить чужие судьбы.

Фино дернул Годиссара за полу сюртука.

— Отлично, дети мои, — сказал судья, которому остатки невинного пиршества на столе объяснили эти слова. — Дружок, — обратился он к Ансельму, — переоденься, мы сейчас отправимся к господину Бирото, я должен отдать ему визит. Вы с ним подпишете товарищеский договор, я внимательно все обдумал. Фабрика, изготовляющая масло, находится на принадлежащей ему земле в предместье Тампль, и, я полагаю, Бирото должен передать тебе ее в аренду, позднее могут объявиться наследники; когда хорошо обо всем договоришься, недоразумений не бывает. Стены здесь, по-моему, сырые; повесь циновки над кроватью, Ансельм.

— Видите ли, господин судья, — заговорил Годиссар с вкрадчивостью придворного, — мы сегодня сами оклеивали стены обоями, они... еще... не просохли.

— Похвальная бережливость, — одобрил судья.