История Венецианской республики

Беспокоился сенат, беспокоился и Карманьола. У него, несомненно, имелись свои источники информации об общественном мнении в Венеции, он знал, что подходит к концу и доверие к нему, и терпение тех, кто ему платит. Иными словами, ему понадобилась победа, настолько крупная, насколько возможно. Неожиданно его лень исчезла. Разговоров о зимних квартирах больше не возникало. Он вторгся на территорию врага, встретился с миланской армией под командованием Карло Малатесты у городка Макало, также известного как Маклодио, на речке Ольо, и 11 октября 1427 года почти уничтожил ее. В плен попали 8000 миланцев, в том числе и сам Малатеста, захватили большое количество припасов и вооружения.

Это была единственная великая победа в этой войне. Когда вести о ней дошли до Венеции, праздник там был тоже великий. Карманьола вернул себе популярность. Дож отправил ему исполненное выражений признательности письмо и пожаловал ему дворец на площади Сан-Стае[183] — бывшую собственность Малатесты — и имение в Бреше с доходом 500 дукатов в год. Однако вскоре об этом порыве пришлось пожалеть. Стало известно, что Карманьола освободил всех своих пленников до единого — цвет армии Филиппо Марии — и теперь отказывается закрепить свою победу быстрым наступлением на почти беззащитную Кремону, взятие которой открыло бы дорогу к самому Милану. Вместо этого он ограничился несколькими беспорядочными стычками и, несмотря на протесты венецианцев, отошел на зимние квартиры.

В это время папские дипломаты старались добиться нового перемирия, более длительного, чем предыдущее. Их задача была нелегка, поскольку республика не соглашалась на меньшее, чем Бергамо со всеми окрестностями. Также, желая, чтобы Карманьола больше никак не зависел от герцога Миланского, от Филиппо Марии требовали, чтобы он отказался от прав сюзерена на все миланские имения, еще остававшиеся у кондотьера. Переговоры продолжались в Ферраре всю зиму. Миланец неохотно согласился с первым требованием, но отказался выполнить второе. Наконец, главным образом потому, что ему требовалась передышка на восстановление армии и возмещение потерь, был достигнут непростой компромисс, и 19 апреля 1428 года подписали мирный договор. По его условиям Венеция расширяла свои владения на запад, до самой реки Адда — предела, которого когда-либо достигали границы ее владений.[184] С небольшими изменениями очертания ее границ оставались такими до конца ее существования как независимого государства.

Мир продлился почти два года — дольше, чем рассчитывали обе стороны. Пока он продолжался, Филиппо Мария не оставлял попыток вернуть в свое распоряжение Карманьолу, Венеция старалась его удержать, а сам кондотьер преспокойно играл на их разногласиях. Из них троих он лучше всех справлялся со своей ролью. В январе 1429 года он подписал с сенатом новый контракт, еще более выгодный для него. По его условиям он ежемесячно получал жалование в 1000 дукатов в течение двух лет, вне зависимости от того, ведет он боевые действия или нет. Вдобавок к этому ему досталось еще одно имение с годовым доходом в 6000 дукатов. Мало того, ему давалось право вершить в своем войске суд, как военный, так и гражданский. Это право не действовало только в городах, где правили посаженные Венецией правители. В то же время он почти ежедневно сообщался с Филиппо Марией, и хотя аккуратно сообщал об этом в Венецию, сенат постоянно выражал сожаление, что предложение порвать с герцогом Миланским игнорируется.

Теперь устремления Карманьолы стали всем понятны. Он замахнулся на трон государя и собирался основать новую династию. В дальние планы Венеции это входило, и в августе 1430 года это ему было обещано сенатом в обмен на взятие Милана. Вопрос, сдержал бы сенат свое обещание или нет, остался открытым. Возможно, тогда Венеция получила бы более опасного соседа, чем даже Филиппо Мария, но сейчас потенциальный враг был лучше реального, и рискнуть стоило.

Когда в начале 1431 года возобновились военные действия, никто в Венеции не допускал и мысли, что Карманьолу, давал он обещания или нет, будет волновать что-нибудь, кроме собственных интересов. Он мог получить какие-нибудь письма от своих нанимателей с предупреждениями, хотя и не последовал их советам. Среди венецианцев, по всей Европе славившихся предприимчивостью и умением ловить удачу, он мог даже вызывать сочувствие, но это все равно не объясняет его поведения. К примеру, ему мешали его очевидные ошибки. Допускал он их по глупости? Если это верно, то как ему удавалось демонстрировать качества прекрасного полководца, например в Маклодио? Может быть, всему виной усталость? Или он впрямь серьезно подорвал здоровье, как можно заключить из его частых поездок на воды? Или — что менее всего вероятно — он осуществлял тайный план Висконти? Но если так, почему он давал сенату подробнейшие отчеты о своих встречах с Висконти, сообщая гораздо более ценные сведения, чем могли добыть агенты Совета десяти?