История Венецианской республики

К этому времени для венецианцев было уже слишком привычным зрелище выставленных трупов преступников, которые качались, подвешенные за ногу, на виселице на Пьяццетте; но на этот раз все было по-другому. Это был не безымянный головорез, но сенатор Венеции — человек, всем хорошо известный, из знатной и высокопоставленной семьи, который вызвал сочувствие всех слоев населения из-за выдвинутых против него в прошлом клеветнических обвинений, а также физических и душевных страданий, которые он претерпел во время своего долгого и незаслуженного заключения. Может ли быть так, удивлялись люди, что в конце концов те первоначальные обвинения оказались правдой? Как обычно, начали распространяться слухи, и постепенно люди стали думать, что большинство тайных встреч Фоскарини проходило в палаццо Мочениго, под покровительством самой nobilissima inglese,[285] которая, по логике вещей, должна была бы быть главной злодейкой, гигантской паучихой в центре паутины.

Довольно скоро обо всем этом узнал английский посол, сэр Генри Уоттон; он потерял голову, что было на него совсем не похоже. Если бы он добился немедленной аудиенции у дожа и обсудил с ним это дело, все бы закончилось хорошо. Вместо этого он отправил леди Арундель срочное письмо, сообщив ей, что готовится бумага о ее высылке, которая будет вручена ей в течение трех дней. Соответственно он советовал ей покинуть территорию республики как можно скорее. Однако, поступив таким образом, он серьезно недооценил ее характер. Леди Арундель недаром была внучкой Бесс Хардвик. Отправившись прямиком к Уоттону, она отрицала, что Фоскарини когда-либо встречался с папским нунцием или с секретарем императора Фердинанда[286] — двумя иностранными дипломатами, о которых английский посол упоминал особо, — в ее доме; более того, добавила она, поскольку это касается репутации Англии, так же как и ее собственной, на следующее утро она лично будет добиваться аудиенции у дожа. Конечно, она надеется, что сэр Генри будет ее сопровождать. Но если нет, она пойдет одна.

Это было совсем не то, чего ожидал Уоттон. Он был чрезвычайно смущен, поскольку у него не было официального сообщения о какой-либо высылке; до него дошли слухи и, вероятно, он не видел причины им не верить. Также возможно, что его побуждающим мотивом была не только неверно истолкованная информация. Леди Арундель была богата и могущественна; у него же не было собственных денег, и его скудное жалование и денежное содержание едва ли давали ему возможность поддерживать хотя бы минимум того престижа, которого требовало его положение. То, что ему вообще удавалось с этим справляться, было в значительной степени обусловлено поручениями, полученными от герцога Бэкингема, для коллекции которого он старался покупать картины; но леди Арундель уже купила все лучшие полотна — и при этом заплатила за них непомерно высокую цену. И, наконец, был еще вопрос религии. Графиня, в отличие от своего мужа, оставалась убежденной католичкой. Уоттон был не менее стойким протестантом, который упорно трудился на протяжении долгих лет, чтобы обеспечить в Венеции для своей религии те права, которых наконец добился теперь. По всем этим причинам она была как бельмо у него на глазу, и он был бы рад увидеть ее конец.