История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы

Массовый террор преследовал две основные цели: истребление классовых врагов в войне, которая должна была принимать все более ожесточенные формы, и очищение рядов самой партии от примазавшихся к ней элементов. Причем последнюю цель пытались достигать не только с помощью террора, но и массовыми кампаниями проверки политической благонадежности, т. е. чистками, как было, например, после слияния двух рабочих партий. Коммунистический ритуал публичного покаяния, добровольной самокритики перед собранием товарищей по партийной организации в тот период уменьшил численность объединенной партии на 350 тыс. членов. Причем из партии изгонялись преимущественно бывшие социал-демократы, которых по-прежнему презирали за соглашение, заключенное ими в 1921 г. с режимом Хорти, а также «мелкобуржуазные элементы». После того, как в процессе по «делу Райка» было покончено с «националистическим уклоном» или же с «наймитами Тито», жертвами следующей волны террора в 1950 г. стали социал-демократы (в том числе их руководство, например, Сакашич и Марошан), фигурируя во многих показательных судебных процессах. Вслед за ними меч террора в течение 1951–52 гг. обрушился на головы «доморощенных коммунистов» типа Яноша Кадара. Против большинства выдвигались стандартные и совершенно голословные обвинения в тайном сотрудничестве с полицией Хорти в межвоенные годы, в последующей шпионской деятельности в пользу Великобритании и США. К 1953 г. волна подобралась даже к таким специалистам, которые сами обслуживали машину террора, когда был арестован Габор Петер — первый шеф политической полиции. За это время было казнено, замучено до смерти, а также покончили жизнь самоубийством вследствие преследований около 80 руководящих деятелей коммунистической партии. Общее количество ревностных коммунистов, оказавшихся за тюремной решеткой, исчислялось тысячами.

Однако дело не ограничивалось тем, что революция по своему обыкновению пожирала собственных детей. Из одного миллиона граждан, состоявших на учете в органах, около 650 тыс. подверглись преследованиям и примерно 400 тыс. получили различные сроки тюремного заключения или же лагерей, отрабатывая их в основном в шахтах, в карьерах и каменоломнях. Таких шахт и разрезов было около сотни, на них работали более 40 тыс. зэков и на этих участках никогда не было недостатка в рабсиле. Кроме того, без всяких судебных процедур 13 тыс. «классовых врагов» (аристократов, бывших офицеров и чиновников, фабрикантов и т. д.) из Будапешта и еще 3 тыс. из провинциальных городов были выселены из собственных домов с минимальным количеством вещей и переселены в сельскую местность, где их заставили заниматься сельхозработами под строгим присмотром. Официальным оправданием, разумеется, стала их политическая ненадежность в период «подстрекательских происков империалистов» и «обострения классовой борьбы во всемирном масштабе». На деле, новому бюрократическому классу нравилось и вполне подходило освобожденное таким образом жилье.

Эти шокирующие цифры демонстрируют не только крайнюю бесчеловечность режима, но и его изнанку, его дегуманизирующее влияние, которое ломало судьбы и уничтожало человеческие отношения, заставляло людей переступать через себя и отрекаться от совести, разрушало гражданское общество и подлинные гражданские чувства. В атмосфере, создававшейся столь массовыми преследованиями, легко представить себе, как люди переставали доверять друг другу. И даже если они не испытывали страха в кругу семьи или среди близких друзей, то с коллегами по работе, с соседями, с одноклубниками или же с теми, с кем пели в одном хоре, да и практически с любым человеком, с кем им приходилось заговаривать или сталкиваться, они должны были проявлять крайнюю осторожность. Внезапные исчезновения знакомых порождали сомнения и вызывали страх по отношению к режиму. В результате многие начинали испытывать к нему едва скрываемую ненависть, тогда как страх заставлял их проявлять внешние признаки согласия и даже солидарности с ним. Из-за этого многие люди испытывали кризис личности и самоуважения, что лишь опустошало их и усиливало чувство горечи. Тот факт, что народная демократия, действуя якобы в интересах народа, совершала самые ужасные преступления против этого самого народа, и при этом никто не осмеливался задавать какие-либо вопросы, лишь усугублял те ощущения потерянности и боли, которые столь разительно противоречили официально распространявшемуся образу нового порядка как воплощения всего самого благородного в истории человечества. И, наконец, пропасть между официально провозглашаемой высшей формой демократии и реальной беспомощностью людей, не имевших возможности хоть как-то противостоять явным нарушениям ее элементарных основ, привила аполитизм всему народу в это в высшей степени политизированное время, отвратив людей от общественной деятельности в атмосфере напыщенного вранья о приоритетности коллективных, общественных ценностей.