В коллективной памяти свидетелей тех событий «приказ о комиссарах» играет второстепенную роль. Причина этого вполне убедительна. На Восточном фронте в течение первых месяцев проведения операции «Барбаросса» в день погибало в среднем 1500 немецких солдат, а в конце 1941-го эта цифра составила более 300 000. Поэтому смерть одного советского политработника на фоне массовых смертей, разрушения и горя, пожалуй, только в исключительных случаях воспринималась как кое-что особенное. От этого в конечном счете отмахнулись как от незначительного побочного эффекта войны и потому больше не вспоминали. Кроме того, нужно помнить, что только очень небольшая часть воевавших на Востоке солдат вермахта принимала непосредственное участие в убийствах комиссаров. Командование армии совершенно осознанно следило за тем, чтобы как можно более «незаметно» «устранить» их рядом с командным пунктом подразделения. Заявление, подобное тому, которое сделал в интервью ZDF один из свидетелей тех событий Эвальд Генрих фон Клейст — Шменцин, хотя и не может быть проверено спустя 60 лет, заслуживает абсолютного доверия. Он заявлял: «Я никогда не был свидетелем расстрелов комиссаров, я никогда этого не видел». Свидетель Хорст Кюне вспоминает о ночи 22 июня 1941 года, когда «приказ о комиссарах» был озвучен солдатам: «Наш командир роты зачитывал его и говорил: „Я читаю вам это, потому что я должен так поступить. Каждый будет делать то, что позволит ему его совесть“. Мы восприняли это как великолепную, совершенно открытую отрицательную оценку приказа и стали больше уважать нашего командира роты за то, что он так сказал».
Существует много подобных свидетельских рассказов. Письменные источники об оглашении приказа не сохранились. Но доклады об исполнении между тем однозначно доказывают то, что имелось достаточное количество солдат, которые охотно совершали убийства комиссаров.
Многие советские политработники избавлялись от своей предательской формы, прежде чем сложить оружие. Таким образом они могли затеряться в многомиллионной толпе советских военнопленных. Но в лагерях на них велась целенаправленная охота. Даже если их не распознавали, никто не мог гарантировать, что они выйдут оттуда живыми. В немецком заключении красноармейцев ожидала печальная судьба. Национал-социалистическое руководство и руководство вермахта перед началом операции «Барбаросса» были едины во мнении, что оккупированная советская территория должна беспощадно эксплуатироваться на нужды воюющей армии и родины. При этом все, кто принимал участие в разработке операции, осознавали, что вследствие этого миллионы людей могут умереть с голоду. Для обеспечения пропитания военнопленных ни верховное главнокомандование вермахта, ни главное командование сухопутных войск осознанно не предприняли никаких мер. Из 5,7 миллиона красноармейцев в немецком заключении, по разным оценкам, погибло от 2,5 до 3,3 миллиона человек, что составляет от 45 до 57 % общей массы. Они умирали в лагерях вермахта. 845 000 — в военных административных районах недалеко от линии фронта, 1,2 миллиона — в лагерях гражданских административных районов в тылу, 500 000 — в так называемых генерал-губернаторствах и от 360 000 до 400 000 — в лагерях немецкого рейха. Массовые смерти начались по причине недостаточного продовольственного снабжения уже поздним летом 1941 года и достигли своего апогея зимой, временно прекратившись только к весне 1942 года. До тех пор примерно 2 миллиона плененных красноармейцев были казнены.
Определенный поворот в политике обращения с военнопленными наступил только осенью 1941 года, когда немецкая военная экономика стала испытывать все большую нехватку рабочей силы. Теперь стала оцениваться стоимость жизни человека, которого заставляли умирать с голоду. Но командование вермахта так и не могло решиться на коренное изменение политики, даже при том, что существовали люди, отчаянно боровшиеся за жизнь военнопленных и, правда, безуспешно протестовавшие против ужасного с ними обращения.