История веры и религиозных идей. Том 3. От Магомета до Реформации

Любое открытие (inventio) мощей (вслед за сном или видением) сопровождалось всплеском религиозного воодушевления — как благовестие Божьего прощения.[135] Такое событие могло стать решающим козырем в церковных спорах, как было при открытии мощей Герасия и Протасия Амвросием Медиоланским. Императрица Юстина потребовала передать новую базилику арианам, но Амвросий выиграл дело, поместив мощи под престол.

Наиболее интенсивно культ святых развивался среди аскетов (Brown, p. 67). Для Павла Ноланского св. Феликс был patronus et amicus [покровителем и другом]; день его смерти Павел встречал, как день второго рождения. На могиле читали Passio [о страданиях] мученика. Повторное переживание верующими его назидательной жизни и смерти упраздняло время; в такие минуты святой как бы воскресал, и народ ожидал новых чудес: исцелений, изгнания бесов, защиты от врагов. Идеалом всякого христианина было погребение ad sanctos [рядом со святыми]. Преставившегося стремились похоронить как можно ближе к могиле святого в надежде, что в судный день тот будет ходатайствовать за него перед Богом. Под мартириями или прямо по соседству с ними раскопки показали множество теснящихся друг к другу могил.

Мощи разделяли на бесчисленные частицы и отвозили во все концы Империи, что способствовало распространению христианства и связыванию элементов христианского опыта в одно целое. Разумеется, со временем умножались церковные и политические злоупотребления, обман и соперничество. В Галлию и Германию, где мощи были весьма редким явлением, их доставляли из других мест, в особенности из Рима. При первых Каролингах (740–840) огромное число мощей римских святых и мучеников было перенесено на Запад. К концу IX в. все церкви имели (или им полагалось иметь) мощи.[136]

Несмотря на «популярный» характер, который постепенно перевесил в этом явлении, культ мощей был не лишен некоторого величия. Ведь он прославлял преображение материи, в некотором смысле предвосхищая смелые теории Тейяра де Шардена.[137] С другой стороны, культ мощей сближал для верующих не только Небо и Землю, но также Бога и людей; Бог, и никто другой, управлял открытием (inventio) мощей и споспешествовал чудесам. Кроме того, кажущиеся противоречия культа (например, одновременное присутствие мученика на Небе и в могиле или в частице его плоти) приобщали верующего к парадоксальному мышлению. Действительно, почитание мощей можно рассматривать как "легкую (т. е. понятную мирянам) параллель" догмату о Воплощении, Троице и таинствах.

§ 257. Восточная церковь и расцвет византийского богословия

Определенные расхождения между западной и восточной церквями в IV в. проступают резче. Например, в византийской церкви был введен сан патриарха, по иерархии выше, чем епископы и митрополиты. На Соборе в Константинополе (381 г.) восточная церковь объявила о создании четырех региональных юрисдикции, каждая из которых имела свой патриарший престол. Порой доходило до того, что отношения между Константинополем (и, косвенно, императором) и Римом становились критическими. Владея мощами святого Андрея Первозванного (т. е. имеющего преимущество перед св. Петром), Константинополь претендовал, по меньшей мере, на равенство Риму. В последующие столетия христологические или церковные разногласия еще не раз приведут к столкновениям двух церквей. Мы рассмотрим лишь те, которые имеют непосредственное отношение к схизме (§ 302).

В первых Вселенских Соборах принимало участие всего несколько представителей «Папы» — так назвался Сириций (384–399), тем самым провозгласив себя «отцом», а не «братом» других епископов. Но Рим повторно осудил Ария (Второй Вселенский Собор, Константинополь, 381 г.) и Нестория (Третий Вселенский Собор, Ефес, 431 г.). На Четвертом Соборе (Халкидон, 451 г.), против монофизитов,[138] папа Лев I представил формулу для нового символа веры. Формула соответствовала мысли св. Кирилла и была принята восточными Отцами Церкви. Исповедание звучало так: "верую во единого Господа Иисуса Христа, единосущного Отцу, иже со Отцем неслиянно, неизменно, нераздельно; союз их отнюдь не отменяет различие их природ, но свойства каждой природы сокрыты и воссоединены в одной личности и одной ипостаси".

Формула дополняла классическую христологию, но не давала ответа на вопросы, поставленные монофизитами. Халкидонский символ с конца V в. разжигал страсти, не утихшие и в следующее столетие. Не все восточное христианство приняло его in toto [целиком], вследствие чего отделение монофизитских церквей стало неизбежным. Бесплодные, надуманные дебаты вокруг монофизитства или подозреваемых в монофизитстве теорий тянулись еще не одно столетие.[139]